Я чувствую, что надо в тон ему ответить шуткой, но всё моё остроумие, до сих пор меня не подводившее, словно парализовано.
Я устала.
Я хочу есть.
И я не понимаю, к чему этот непонятный диалог посреди оживлённой улицы под противным мелким моросящим дождём, и чего хочет от меня этот человек.
— На комплимент напрашиваетесь? — произношу я, стараясь, чтобы голос мой звучал как можно безразличнее. — Думаете, я сейчас начну горячо вас разубеждать, что ваш роман вовсе не скучен, а, напротив, гениален? Вы, наверное, тщеславны, как все писатели. Должна вас разочаровать: я не литературный критик, я редактор. И вообще, я спешу.
Я резко поворачиваюсь на каблуках, намереваясь уйти.
— А вы, как все редакторы, за буквами и строчками не хотите видеть человека, написавшего их, — обиженно парирует Кожин, своими словами вынуждая меня вновь остановиться. — Вас, редакторов, хлебом не корми — дай только поисправлять, повычёркивать. Вот я, например, только-только появился в вашей жизни, а вы уже спешите меня вычеркнуть из неё. Но почему? Неужели я вам так глубоко несимпатичен? Ведь вы меня ещё совсем не знаете. А вдруг на самом деле я белый и пушистый?
В голосе писателя звучит неподдельное огорчение, и от этого мне становится стыдно за своё стервозное поведение. Человек ко мне со всей душой. Кружку вот подарил. А я с ним веду себя по-хамски. Это всё мои издёрганные за последнее время нервы. Но он-то тут ни при чём.
Я опять поворачиваюсь к нему и миролюбиво говорю:
— Ну, если вы белый и пушистый, надеюсь, вы не сильно линяете на ковры, в противном случае я сочту эти ваши качества отрицательными…
Через десять минут мы уже сидим вдвоём в небольшом, но уютном кафе, попиваем кофе и болтаем обо всём и ни о чём.
Неожиданно для самой себя я обнаруживаю в Кожине интересного собеседника. Я ловлю себя на ощущении, будто знаю его уже многие годы, настолько мне легко с ним общаться. Мы с ним словно настроены на одну и ту же волну.
Ещё больше меня поражает в Михаиле то, что он умеет не только хорошо рассказывать, но и слушать. Его умный, внимательный взгляд вдохновляет меня на какие-то длинные рассказы.
Я сама не замечаю, как успеваю изложить ему чуть не всю свою биографию. Это я-то, человек по натуре скрытный!
Позже, анализируя этот вечер я пойму, что из нас двоих больше трепалась я. Он же, в основном, шутил и расспрашивал меня, изящно уходя от большинства моих вопросов.
О себе Кожин рассказал очень мало: тридцать девять лет, разведён, живёт один. Уже год как увлёкся сочинительством. Пишет в свободное от работы время, но, если первые романы будут пользоваться спросом, с удовольствием перейдёт в статус профессионального писателя.
Вот, пожалуй, и всё, что я узнала о нём в тот вечер. То есть, по большому счёту, ничего. Но я почти физически ощущала огромное обаяние его личности. Я чувствовала себя, как сухой лист, упавший в бурный поток и влекомый куда-то в неведомую даль.
Просидев в кафе несколько часов кряду и выпив, наверное, весь имевшийся у них в наличии кофе, мы, наконец, выходим на улицу.
Кожин останавливает проезжающее мимо такси.
Ныряя с холодной улицы в тёплую глубину машины, я уже хочу поблагодарить его за этот джентльменский жест и попрощаться, но он опускается на сиденье рядом со мной:
— Разрешите вас проводить. Я хочу быть уверен, что с вами ничего не случится, и вы благополучно будете доставлены домой.
Я для приличия слабо протестую, но мне приятна такая забота обо мне. Я так давно её не ощущала.
Не оставляя мне выбора, Кожин захлопывает дверцу автомобиля. Я называю водителю адрес и наше такси, плавно тронувшись с места, плывёт по освещённому жёлтыми огнями городу, а мы всё говорим, говорим, как будто два старых друга, которые не виделись десять лет.
Уже стоя на моём крыльце, мы всё никак не можем расстаться, увлечённые беседой.
Я чувствую себя немного хмельной от такого количества мужского внимания, свалившегося на меня так неожиданно. Я несу всякую чепуху, уже боясь остановиться, потому что не хочу прощаться с этим человеком и своими руками обрывать такой чудесный вечер.
