Но вернемся в подвал капитана Михалиса и попробуем разобраться в сложной структуре образа, который является самой главной фигурой всего повествования. Первое, что бросается в глаза: капитан наш наделен какой-то невероятной силой. Он поражает возлюбленную своего кровного брата турка Нури-бея тем, что двумя пальцами ломает рюмку. Ломает с необычайной легкостью это толстое стекло. Черкешенка, пораженная такой демонстрацией силы, готова тут же отдаться этому мужчине, чья сексуальность так сильна, ведь палец очень близок фаллическому образу. Когда мы хотим кого-то оскорбить, мы не случайно показываем именно средний палец. И Нури-бей именно с этого момента хочет во что бы то ни стало убить своего ненавистного кровного брата.
Сексуальность на этой особой Территории, вообще, правит миром. Крит – родина бесстыдной богини Реи, которая все время демонстрирует свои обнаженные груди. Собственные волосы капитан Михалис, словно библейский Самсон, не собирается стричь до тех пор, пока не освободит свою Криту, свою любимую, явленную ему как священная, вечно дышащая земля-богиня, плавающая на просторах Эгейского моря Женщина.
Автор прибегает к такому приему, известному еще в античной Греции, как экфрасис, то есть словесное описание картины. Обычно в качестве примера классического экфрасиса приводится изображение щита Ахилла в восемнадцатой песне «Илиады» Гомера, где в ста двадцати с лишним строках излагается, как будет выглядеть щит, когда его выкует Гефест. Так и образ капитана Михалиса будет сопровождаться рисунком из Библии, на котором Самсон обрушивает стены храма на головы филистимлян. Но Самсон в Библии подан как герой необузданный, наделенный некой природной неразумной силой, легко поддающейся влиянию сексуальной стихии (Далилы). И капитан Михалис в романе также необуздан, также откровенно сексуален (двумя пальцами ломает рюмку), его Далила – это наложница-черкешенка в доме Нури-бея.
Хотя главный герой не укладывается только в библейский пласт повествования. Перед нами самый настоящий Минотавр, и у него есть свой подземный лабиринт, в котором он в окружении довольно пестрой компании черпает свои бесконечные силы, где он даже не боится землетрясения, наводящего панический страх на всех жителей города как мусульман, так и христиан.
Вообще, центральный образ романа Казандзакиса – это остров Крит, или Крита, если говорить о женском, более верном варианте – напомнил мне рыбу-кита из бессмертной сказки П. Ершова «Конек-горбунок». Помните, в результате какого-то проклятия огромная рыба должна была превратиться в остров, на котором тут же выросли города и сёла, а затем в сказке это проклятие снимается, и все живое должно в последний момент покинуть ожившее чудовище. Вот таким древним хтоническим чудовищем и предстает в романе Крита, постоянно требующая жертв от своих коренных жителей. Здесь власть хтоноса, по-гречески, почвы, земли. Наверное, по той же причине главный герой так любит свой подвал и оргии, которые случаются в нем. Это подчеркнуто не цивилизованное поведение, а поведение, напоминающее древнюю обрядовость, где оргии воспринимались как священнодействие. Понятно, что такое вполне могло возмутить традиционных христиан. Но Казандзакис всегда подчеркивал, что он с Крита, или Криты, а там еще живы воспоминания и о Минотавре, и о богине-матери Рее. Вероятно, для предотвращения или прекращения землетрясений на Крите служили смертельные ритуальные игры с быком, посвященные богам.
Самым важным и в то же время самым опасным из культовых игр-обрядов был обряд тавромахии. Иван Ефремов так описывает его: «Священная и смертельно опасная игра с особой породой гигантских быков, выведенных на Крите и ныне исчезнувших… Длиннорогие пятнистые быки олицетворяли сокрушительного Колебателя Земли Посейдона, от гнева или милости которого зависело благополучие и жизнь минойцев.
Мощь грозного животного растрачивалась в танце – борьбе с невероятно быстрыми прыгунами, специально подготовленными для балета смерти знатоками сложного ритуала. Критяне верили, что этим отводится гнев бога, медленно и неумолимо зреющий в недрах земли и моря». И в романе есть абсолютно сумасшедшая с точки зрения здравого смысла сцена, в которой на похоронах, оставшись одни, подвыпившие мужчины начинают прыгать по очереди через гроб покойника. Что это, как не выстрелившая в них историческая память о странной корриде древнего минойского периода? Только здесь в качестве страшной стихии выступает сама Смерть, через которую следует перепрыгнуть, словно через огромного и несущего ту же смерть быка. Напомним, что один из вариантов названия романа был следующий: «Свобода и смерть». Значит, только в смерти, только через смерть и можно обрести истинную свободу, если окончательно позволить себе раствориться в этом потоке коллективного бессознательного таинственной женской субстанции под названием Крита.
