— Логично, — сказал Капитан, — так для вас Он и должен открыться, вы же с деревьями связаны.
— Да, главный образ: Царь-Дерево. Это как в вашей песне: В Начале было Слово. Так и у нас, — в голосе Белодрева появились торжественные нотки, — в начале было и есть великое Царь-Дерево, которое вечно произрастает от Истока. Исток же, это есть Аз-А-у…, но о Нем нельзя сказать, что-либо определенное.
— Исток? — переспросил Капитан, — это тот, что мы видели с холма и в сторону которого идем? А как же тогда быть со словами Клена, под шатром? Он сказал, что в центре Млечного Пути царство Аз-А-у…
— Верно, — ответил Белодрев, — но это царство не является самим Аз-А-у…, хотя и его средоточие. Так же и Исток, что мы видели, не является в полном смысле самим Аз-А-у…, даже если сам Аз-А-у… и является Истоком. Почему? Потому, что как я и сказал — о Нем нельзя произнести, что-либо определенное.
— А в нашей самой главной песне поется, — гордо заявил я, — видевший Меня видел и Отца. Это сказал нам сам Воскресший. Так что мы, христиане, знаем Бога. Не в смысле, конечно, что Его постигли (Он, естественно, непостижим), а в смысле, что можем познать Отца через Сына.
— Песня эта нам известна, — задумчиво сказал Белодрев. — Мы бы очень хотели иметь понимание этой песни от вас. Но пока не получили. А почему? Вот такой вопрос: если вы, действительно, знаете Того, о Котором ничего нельзя сказать, то почему же вы продолжаете совершать столько зла?
Простейший вопрос почему-то застал меня врасплох. Я бессильно качнул руками. Дело спас отец Иван:
— Белодрев, — мягко сказал он, — поверь, это самая большая загадка нашего народа.
— Простите, — вздохнул Белодрев, — не хотел обидеть. И не будем обижать Царь-Дерево. Друзья-человеки, подойдите ближе, поздоровайтесь.
Я коснулся рукою шершавого ствола, он был теплый и, кажется, гудел от избытка внутренних сил. Смутное чувство некой величественной огромности заполнило мое сердце. И тут же я отметил про себя, что дерево это, в отличие от деревьев в мире стражей, находится как бы в полусне. Возможно, так оно защищается от соседства тьмы.
— Царь-Дерево наблюдает за тропинками в Брошенном лесе, — сообщил нам Белодрев. — И, конечно же, знает о перемещении рабов отца Василия. Нам надо поговорить с ним. Это займет некоторое время. Царь-Дерево медлителен.
Белодрев и Пестрый опустились прямо на землю и, повернувшись спиной к стволу дерева, прикрыли глаза. Мы вернулись к роднику.
— А здорово тебя Белодрев отделал своим вопросом, — сказал отец Иван.
— Почему, меня? — возмутился я. — Кажется речь шла о всех христианах.
Повисло молчание. Отец Иван задумчиво смотрел на прозрачные воды родника. И вдруг спросил:
— Что вы обо всем этом думаете?
— О чем? — сказал я.
— Ну, вообще.
— Не понял?
— У тебя, Дима, нет такого ощущения, — медленно произнес отец Иван, — что все, что было до того, как мы с Брамой столкнулись — сон. Нет, я понимаю, конечно, что не сон. Я помню о семье, и еще вчера, когда мы вошли в Сумрачную землю, сердце едва не разорвалось от тоски и страха из-за всех этих проблем со служением и епископом.
— Естественно, и сейчас я помню обо всем этом… но, такое чувство навязчивое, будто мне все это снилось, вся моя прежняя жизнь со своими проблемами, и вот теперь только я начал пробуждаться.
— Представляешь, — ответил я, — и у меня похожее ощущение.
— Это нормальный процесс, — встрял Капитан. — У меня тоже так поначалу было. Возможно, психика защищается от потока новой необычной информации. Включается в поток, не анализируя его особо, а все прежнее переводит в сон. Иначе ведь с ума сойти можно. Смотрите. Только второй день нашего пребывания в зоне Брамы заканчивается. А столько уже всего перевидали. И прекрасный мир стражей и тьму Сумрачной земли.
— Хочу сразу предупредить; по возвращении с зоны Брамы, как только включитесь в привычный круг жизни, будет с точностью наоборот — пребывание здесь будет казаться сном. Многие детали, к сожалению, тут же сотрутся из памяти. То же, наверное, защита.
Надо будет сразу записать все, что видел, — подумал я. — Жалко будет все забыть.
