– Ну, что, брат, – сказал он вставая. – Наступает пора действовать. Предлагаю прямо сейчас, прямо здесь отслужить молебен. А потом, дождавшись темноты, выдвигаться к Николаю.
Да, действительно, – подумал я, – давно, давно пора! И вообще с этого надо было начинать.
Развернули тумбочку к Востоку. Поставили пару икон. Распалили кадило. Густой аромат ладана тут же заполнил комнатку. Немного закружилась голова. Но кружение не было тягостным, опьяняющим, словно под вином. Оно было легким, как порхание бабочки. И вызывало чувство ангельской бестелесности.
Едва начали читать слова молебна, как снова резко стало плохо. Словно неведомая нам сила сопротивлялась молитве. В какой-то момент я чуть не потерял сознание. Еле успел ухватиться за спинку кровати. Бросило в жар, тело тут же покрылись потом. И это в холодной, едва только прогретой комнате. Я посмотрел на отца Ивана. Ему также было нелегко – несколько крупных капель пота выступили у него на лбу.
Особенно туго пришлось во время чтения Евангелия. Батюшка уже не столько читал, сколько полушептал. Я стоял рядом и по-прежнему держался одной рукой за кровать. Теперь мне даже дышать было тяжело, воздух как будто загустел, свинцовая тяжесть навалилась на затылок, сдавила грудь.
После чтения Евангелия мы запели тихими прерывающимися голосами:
– Пресвятая Богородица спаси нас!
И тут кто-то сдернул над нами удушающую темную завесу. Слабость как рукой сняло. Только немного дрожали от перенапряжения руки и ноги, как будто мы перед началом молебна разгружали вагоны.
Закончив с молебном, сели и какое-то время молчали, приходя в себя. Минут через десять-пятнадцать я вдруг почувствовал, как меня неудержимо клонит в сон. Посмотрел на отца Ивана. Он уже дремал, растянувшись на кушетке и скрестив на груди руки.
Недолго думая, я последовал его примеру.
– Как стемнеет, сразу к Николаю, – тихо сказал отец Иван и зевнул.
– Угу, – подтвердил я сквозь дрему.
Так мы и дремали, пока с первого этажа не долетел до нас голос Николая:
– Отец Иван, вы дома! Отец Иван!
О чем поведал Николай
Да, это был тот самый Николай, человек из Брамы! Войдя, он с удовольствием потянул носом воздух, еще пропахший ладаном.
– Прошу меня простить, – сказал он и улыбнулся своей дружелюбной улыбкой, – не получилось у меня в день вашего приезда прийти. Так что приношу извинения.
– Какие извинения, дружище, – воскликнул заметно повеселевший отец Иван. – Никакие извинения не принимаются. Ты пришел (ничего, что я на ты), так вот, ты пришел тогда, когда надо. И более того, Николай, нам требуется твоя помощь!
– Понимаю. – Николай поставил на пол свою объемную матерчатую сумку, извлек из нее что-то большое завернутое в такое же большое полотенце. Еда – мгновенно промелькнуло в моей голове – еда!
Под полотенцем оказалась кастрюля, набитая доверху вареной картошкой. Картошка была обильно полита постным маслом, приправлена перцем, укропом, еще какой-то зеленью и изящно нарезанными колечками свежего лука. От созерцания всего этого у меня едва не свело прижатый к позвоночнику живот.
– Николай, – сказал я взбодрившимся голосом – никогда в жизни мне не снились вещие сны. И вот впервые приснилось. Вчера ночью. Когда мы тут дуба давали. Так вот, мне приснилось, будто Вы… ты, выходишь из Брамы с полным казанком вареной картошки. Представляешь?!
– Представляю, – эхом отозвался Николай и, загадочно улыбаясь, продолжил извлекать из своей «волшебной» сумки продукты. За картошкой последовала банка с маринованными огурчиками, еще какие-то соления…
– А потом ты опять выходишь с огромным таким горшком, в горшке белое дерево, да, белое дерево…
Я запнулся, чувствуя, что не в силах пересказать сон дальше. Наверное, еще не время. Николай как-то странно поглядел на меня. Его взгляд словно говорил: ты прав, еще не время говорить о сокровенном.
Между тем на столе появилась банка с медом и добрый каравай хлеба. И это еще не все! Помимо продуктов сообразительный Николай принес нам вилки, ложки, тарелки и две кружки. Так кстати! У нас не было ничего (кроме книг, пачки чая и зубных щеток). И тот же чай мы пили из одной банки по очереди. Мы просто не знали, как благодарить Николая. И решили, что наш благодетель не уйдет от нас живым, если не потрапезничает и не почаевничает с нами. Николай не отказался.
