С матерью отношения оставались более чем натянутыми. В день приезда, раздеваясь, чтобы прилечь вздремнуть с дороги, я почувствовала, что она смотрит на меня так, будто у меня выросла еще одна голова.
– Господи помилуй! – голос ее дрожал. – Откуда эти ужасные синяки?
Я посмотрела на себя и в первый момент подумала, что это не мое тело. Живот, руки, ребра у меня были покрыты отвратительными багровыми пятнами.
– А, это… – жалко сказала я, – наверно, это после промывания желудка.
– Боже всевышний. – Мама попыталась обнять меня. – Мне же не сказали… Я думала, они просто… Я не знала, что они применяли… силу.
Я оттолкнула ее:
– Вот теперь знаешь.
– Мне что-то плохо, – сказала она. Плохо было не ей одной.
После этого инцидента, переодеваясь, я избегала смотреть в зеркало. К счастью, был февраль, и довольно прохладный, так что даже в постель я ложилась в рубашке с длинными рукавами и закрытым воротом.
Сны я видела один страшнее другого. Например, будто в моей комнате кто-то жуткий, а я не могу проснуться. Итак, я, значит, сплю, а кто-то кошмарный проникает ко мне в спальню с намерением сделать со мной нечто ужасное. Стараюсь проснуться, чтобы защитить себя… и не могу. А между тем он, этот самый, жуткий, подходит все ближе и ближе, я в ужасе, а проснуться не могу. Я парализована. Изо всех сил пытаюсь продраться на поверхность, но задыхаюсь под тяжелым одеялом сна.
Потом мне снилось, что я умираю. Это было отвратительно, потому что жизнь как бы вывинчивалась из меня по спирали, как торнадо, запущенный наоборот, и остановить это я не могла. Во сне я знала, что стоит проснуться – и я спасена, но я не могла проснуться.
Еще снилось, что я лечу вниз со скалы, что я попадаю в автомобильную катастрофу, что на меня вот-вот упадет дерево. Стоило уснуть – обрушивался очередной удар. Я вскакивала в поту и долго не могла унять дрожь, не понимая, на каком я свете.
Почти два дня Хелен дала мне пожить спокойно. На второй день, вечером, я лежала в постели, и тут в комнату вплыла моя сестрица. Она поедала мороженое с совершенно безмятежным видом, который не предвещал ничего хорошего.
– Привет, – сказала она.
– Я думала, ты собиралась пойти выпить с Маргарет и Полом, – устало произнесла я.
– Собиралась. Но уже не собираюсь.
– Почему?
– Потому что этот прижимистый ублюдок Пол сказал, что больше не намерен угощать меня выпивкой, – злобно пояснила она. – А где прикажешь мне брать деньги? Я без работы, знаешь ли. У этого Пола зимой снега не допросишься, – добавила моя сестра и присела ко мне на постель.
– Но разве они тебя вчера не угощали? – удивилась я. – Маргарет сказала, что ты весь вечер пила двойной «Южный» и не заплатила ни за одну порцию.
– Я без работы! – взревела Хелен. – Я нищая! Чего ты от меня хочешь?
– Хорошо, хорошо, – мягко сказала я.
Я вовсе не собиралась ссориться с ней. Пол действительно был скуп, как старая монашка. Даже мама как-то сказала, что Пол способен съесть свой обед, забившись в ящик стола, и очистить апельсин в кармане. Он лишний раз не пописает, если заподозрит, что птички погреют лапки в его луже. Она, конечно, была в подпитии, когда это сказала: четверть пинты «Харпа» с лаймом. Но что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.
– Подумать только! – Хелен улыбнулась и устроилась у меня на постели поудобнее, как будто намеревалась сидеть тут долго. – Моя сестра – пациентка желтого дома!
– Это не желтый дом, – слабо запротестовала я. – Это лечебное учреждение.
– Лечебное учреждение! – фыркнула она. – Просто другое название для желтого дома. Никого ты не обманешь.
– Ты все неправильно понимаешь, – я попыталась еще раз ее образумить.
– Люди будут переходить на другую сторону улицы, завидев тебя, – радостно пообещала она. – Станут говорить: «Вон идет Уолш, ну, та девица, у которой съехала крыша и которую заперли в сумасшедший дом». Вот что про тебя будут говорить.
– Заткнись.
– А некоторым, из-за Анны, будет не понять сразу, о ком речь, и они будут спрашивать: «Которая из девиц Уолш? Кажется, у них там было две нарко…»
– Там лечатся поп-звезды, – прервала я ее, выложив свой главный козырь.
