Отвечаю. Ноты они уже знают, я проверял. И им простительно. Там этих нот, в их тетрадках, чтоб ты знал, больше чем гильз после вас за год на стрельбище… А вот почему вы в своих двух ногах заплетаетесь, мне не понятно?
– Так под такую музыку, – парирует тот же ироничный голос. – Товарищ прапорщик, разве можно…
Заходько включается в диспут нехотя, но привычно, сугубо в воспитательных целях.
– Не правильно ставите вопрос, товарищ солдат. Не можно, а нужно.
Потому что музыка, Гуськов, особый смысл службе придаёт, огранку, так сказать… А что такое огранка? Кто знает? Вот! Отвечаю: это рамка такая красивая…
Понятно? Чем лучше картина, тем дороже рамка… Чем лучше музыка, тем дух наш крепче и всё остальное с этим. Это понимать надо. Это народная мудрость. Закон такой. И вообще, Гуськов, плохому танцору всегда что-то мешает… Как тебе, например! Знаешь же, да, понятно? И я о том. Короче!
Закончили разговоры в строю, закончили!.. – и себе уже, под нос бурчит. – Ничего, научимся. Не Боги горшки… Если успеем!
6
Так бы всё хорошо и шло в батальоне, если бы не та дирижёрша, вернее, не «яркие» чувства капитана, которые, вспыхнув, требовали удовлетворения как физического, так и морального характера. Физического естественно над дирижёршей, морального над соперником, в которые «нагло», опережая капитана, прописался товарищ прапорщик. Начштаба, как человек логического склада ума, спешно приступил к первой фазе своего победного плана, к устранению соперника.
Легко вычислил – внутри-то периметра – прапорщика. Тот после отбоя «колдовал» в одиночестве в одной из каптёрок над какой-то своей тетрадкой… Над точками, кружочками с палочками, где с хвостиками, где и без… Ерунда какая-то, как отметил капитан. Даже не топографические значки, а что-то сугубо армии инородное.
– Что это за иероглифы? – косо глядя в тетрадку, которую прапорщик с запозданием прикрыл рукой, поинтересовался начштаба.
– Китайская грамота, – пряча её, небрежно сообщил прапорщик.
– Чего? – удивился капитан. – Правда, что ли? Сдвинулся, да, Заходько? Я понимаю – японский язык изучать, американский, это понятно.
Они рядом. А китайский-то зачем? Шутишь?
– Нет, это ноты.
– А-а-а, но-оты! – недобро усмехнувшись, протянул капитан. – Вот оно что! Понятно. За этим я и пришёл, кстати. Поговорить надо. Не возражаешь?
– О чём?
– О Натэлле, о ком же, о дирижёрше.
– А что с ней?
– С ней ничего, а вот с нами… Между нами, вернее. Ерунда какая-то получается, прапорщик. Хреновина.
– Если вы о ней так, она не хреновина, товарищ капитан. О женщине так говорить нельзя. По крайней мере, извините, я не позволю.
– Что? Вот даже как! Извините… Ты влюбился что ли, а, Заходько, втюрился? Мешать мне будешь? Мне мешать, мне?
– А кто вы такой: парторг, мама с папой, муж её, брат… Кто?
– Я знаю кто! А вот тебе на дороге стоять не рекомендую. Понятно?
– Не понятно.
– Я разъясню.
– Давайте…
– Молчать!
– Да перестаньте вы… передо мной тут… паясничать.
– Что ты сказал? Что-о? Мне? Я… паясничаю, я?! Ты кому это говоришь, прапорщик, мне, офицеру?
Заходько не смешался, тема разворачивалась не военная.
– Это же не хорошо, товарищ капитан. Вы же просто так к ней, побаловаться, для «галочки». Вы ж её не любите… И вообще, у вас же жена, дети.
– Ну, и что? Твоё какое дело? Кому это мешает: мне? ей? тебе?.. Кому? Жена есть жена. Это из другой оперы. А женщина есть женщина. Это как новый цветок, прапорщик, ты же мужик, понимать должен, его сорвать надо, для того он и цветёт. Нектар там, флюиды, удовольствие, и всё прочее. Так природой устроено. Основной инстинкт размножения этого требует, продолжения рода. Мне она нравится.
– Я не уступлю. Она не такая.
– Да что ты говоришь, Семёныч, все они такие! У них, как и у нас, одно на уме: как бы, где и с кем. Понял? Сюда, ты думаешь, зачем она пришла, зачем? О музыке она мечтает, об оркестре? Нет, дорогой, о мужиках она думает, об…
– Прекратите… так о ней!.. Ещё слово, и я…
– Ну-ну… И что? Ты мне – офицеру, угрожаешь? Мне? Да я тебя под суд, прапорщик, я на дуэль, в порошок я тебя…
– Да какой вы офицер, если о женщинах такое говорите… Вы… Вы…
