Венгерскими читателями, современниками Бабича, роман был воспринят как произведение новаторское. Стилевое своеобразие романа они видели в ироничности тона повествования (несколько утраченной венгерским романом в тот период) и в импрессионистичности многих картин и зарисовок.
Повесть «Розовый сад» (1937), самое позднее из «большой» прозы Бабича, — произведение совершенно отличное от «Калифа-аиста». Это повесть-анекдот, в основе которой лежит пикантная и довольно банальная история: отчаянные попытки заманить жениха в «супружеский» плен и бегство его из-под венца. Автор не интригует читателя и уже на первой странице сообщает ему финал истории. Повествование ведется бесхитростно, с какой-то особой доверительностью и непринужденностью. Бабич, часто усложненный, интеллектуальный художник, здесь «эстетически разоружается». Но у этого эстетически «безоружного» произведения есть все же одно свойство, которым оно пленяет и завораживает читателя, — это его юмор.
Большинству произведений Бабича, в том числе и повести «Калиф-аист», присуща ироничность, которая предполагает некоторую сдержанную отстраненность автора. «Розовый сад» — пожалуй, единственное произведение Бабича, в котором властвует стихия юмора. Юмор в повести Бабича — это способ видения мира, взгляд человека, умудренного жизнью, на драмы своей молодости, приятельская насмешка над нескладным героем и легкая грусть из-за его одиночества. Явное сочувствие автора своему незадачливому герою, желание оправдать этого чудака, одновременно «смешного и грустного», придает повести активно гуманистическое звучание, определяющее тон его произведений тридцатых годов.
В этой повести четко проявляется и другая отличительная черта зрелого, активно гуманистического творчества Бабича — полное слияние, совмещение эстетического и этического идеалов. Если в ранний, «артистический» период красота иногда понималась писателем как абстрактное, отвлеченное понятие и не была ни доброй, ни злой (как прекрасный сад в повести «Калиф-аист»), то в этой повести красота и добро неотделимы друг от друга, неприятие злой красоты становится одним из основных ее мотивов. Букет роз входит в судьбы героев «враждебно, агрессивно», красота цветов оказывается губительной для людей, а прекрасный розовый сад превращается в символ недоброй силы.
Повести «Калиф-аист» и «Розовый сад» позволяют говорить об автобиографичности крупных прозаических произведений Бабича. В фантастической повести «Калиф-аист» узнаваемы и место действия, и прототипы персонажей. Повесть «Розовый сад» — это превращенный в забавную историю случай из жизни Бабича-гимназиста, который был направлен на преподавательскую практику в маленький провинциальный городок Байя. И розовый сад тоже существовал в действительности.
В новеллах в меньшей степени, чем в крупных прозаических произведениях, присутствует автобиографический элемент, но тем не менее те этапы творчества, через которые прошел Бабич, поэт и прозаик, отчетливо в них прослеживаются, определяют их жанровое своеобразие.
В ранний период творчества (1907—1916) поэт ощущает себя в гордом одиночестве, погружается в мир «классических грез». В своих ранних новеллах он не изображает конкретной, реальной жизни, тем более повседневности. События в них разворачиваются на мифологических просторах («Мифология», «Одиссей и сирены», «Ангел»), в средневековом городе («Сюжет из «Декамерона»), в рыцарском замке («Рождественская мадонна»). Каждая ранняя новелла — это опыт вживания в определенную культурную среду, в определенную историческую эпоху с тем, чтобы постичь тайну жизни, тайну существования.
Новелла «Одиссей и сирены» (1916) — интересный пример стилизации под миф. Бабич заимствует внешнюю канву мифа, но наполняет новым, современным содержанием, «счищая пыль и ржавчину с античных пластов», как написал о нем венгерский исследователь И. Туроци-Тростлер. Миф об Одиссее писатель стремится прочесть как «лирическую новеллу» о вечной неудовлетворенности, неуспокоенности человеческой души.
Символом жажды неизведанного, «страсти, подобной ветру», становится в новелле пение сирен. Но пение сирен это еще и «смертельный, сладостный звук», символ смерти, которая «манит в обличье красоты». Странствование Одиссея при таком прочтении воспринимается как аллегория человеческой жизни. Песня сирен выражает у Бабича также и вечное стремление человека к свободе, к абсолютной свободе от всяких пут, мешающих ему постигать красоту.
