В искусстве Бабича всегда присутствует «этический инстинкт», борьбу с любыми проявлениями варварства, бесчеловечности, жестокости он считал своим моральным долгом. Моральная основа литературы сближала ее в понимании Бабича с католицизмом и позволяла ему ощущать себя «поэтом католическим». Но его приверженность к религии всегда была неотделима от высоких нравственных принципов, поэтому ни поэзию, ни прозу Бабича нельзя назвать религиозной в традиционном смысле.
Литературное наследие Бабича-прозаика составляют четыре романа, две повести и пять сборников новелл. Говоря о своеобразии крупных прозаических произведений Бабича, его ученик и впоследствии известный поэт Дюла Ийеш писал:
«Они не состоят друг с другом в том же тесном родстве, как его стихи. Каждое из них — особый стилевой поиск, особая манера, диктуемая объектом изображения».
О Бабиче-прозаике справедливо будет сказать, что талант его обладает свойством Протея: писатель как бы постоянно меняет облик, голос, но и остается при этом самим собой.
Повести «Калиф-аист» и «Розовый сад» демонстрируют это разнообразие «большой» прозы Бабича.
«Калиф-аист» (1916) — первая и, может быть, лучшая повесть Бабича, она обнажает самую сущность его творческой личности: «мучение раздвоенностью».
«Ужасный, постоянно продолжающийся сон мучил меня все мое детство, — признавался Бабич в интервью 1923 года. — Это был словно символ всей моей жизни, а может быть, и жизни всякого поэта, которая внешне течет очень гладко — и мучается поэт лишь в своих снах».
В «Калифе-аисте» «поэт-ученый» совершает новое путешествие на окраины человеческого сознания. Эта повесть — плод исследовательской любознательности Бабича, воплощение в художественной форме его увлеченности проблемами гносеологии. В повести сказалось влияние самых современных для того времени научных и философских теорий: философской теории А. Бергсона о природе памяти и его концепции сновидений, а также психоаналитического метода З. Фрейда.
Научный тезис о релятивности сна и жизни разворачивается здесь в фантастический сюжет. Сознание главного героя Элемера Табори раздваивается; он живет попеременно двумя жизнями: жизнью богатого, способного молодого человека — наяву и жизнью жалкого, забитого, нищего писца — во сне. События в его снах столь последовательны и логичны, что мир снов постепенно становится для героя так же реален, как и мир яви. Конец этой мучительной раздвоенности кладет самоубийство второго «я» — героя из сна. Наутро — уже в реальной жизни — Элемера находят мертвым, с простреленным лбом, хотя оружия в комнате не было.
Бабич-художник трактует феномен сновидений несомненно иначе и в определенном смысле шире, чем Фрейд-ученый. Известный постулат, гласящий, что даже в самой чистой душе таятся пороки и низменные инстинкты, рассматривается Бабичем не столько как психоаналитическая проблема, сколько как нравственная.
И все же проблема раздвоенности сознания героя не сводится в повести лишь к нравственному суду над личностью. Два разных «я» героя постоянно, как бы сквозь туман, ощущают друг друга. Все события повести совершаются по сути в одном, хотя и не едином сознании, в сознании одной личности, как бы парящей между сном и явью. В этой фантастической истории одна душа познает себя в двух различных физических существованиях. Предельно разводит два «я» героя их социальное неравенство, социальный антагонизм. Поэтому проблема двойственности личности, проблема двух возможных реализаций своего «я» обретает в повести и социальную окраску.
Повесть «Калиф-аист» тесно связана не только с философскими теориями, но и со многими произведениями мировой литературы. Название повести восходит к известному сюжету из сказок «Тысячи и одной ночи». Сама повесть дает современное решение традиционно-романтической темы двойничества; во многом перекликается с «Шагреневой кожей» Бальзака, с «Портретом Дориана Грея» Уайльда, с произведениями бельгийского символиста Роденбаха. Но здесь, как и в других произведениях, Бабич не подражает вершинам мировой литературы, а «завоевывает» (Д. Ийеш) для венгерского искусства новые стили.
