"Рази ж врага, мой честный меч!
Я твой, весь твой, о, родина, о, мать!"
{102} Подвиг был для него не только долгом, но пламенной затаенной мечтой. В письме к товарищам он пишет в ожидании смерти: "Вся жизнь чудится мне сказкой, как будто все то, что случилось со мной, жило в моем предчувствии и зрело в тайниках сердца для того, чтобы вдруг излиться пламенем ненависти и мести за всех". Глубоко драматично было его свидание с великой княгиней, посетившей его в тюрьме. Он отнесся к ней глубоко-человечески, со всем уважением к ее предполагаемому горю. Но результатом свидания был ряд газетных слухов о том, что будто Каляев поколебался, изъявил раскаяние и т. п. И вот, узнав об этом, Каляев пишет великой княгине гордое, резкое, уничтожающее письмо... В этом письме он между прочим пишет: "...дело 4-го февраля я исполнил с истинно-религиозной преданностью, - в этом смысле я религиозный человек, но религия моя социализм и свобода". Действительно, всего характернее для него было именно религиозное отношение к борьбе, к революционному и партийному долгу. Об этой же черте свидетельствует и одно из его стихотворений:
"Всю жизнь с человеком я сердцем страдал,
Я мстил за него возмущеньем.
И радостей боя так долго я ждал
С молитвенным их предвкушеньем".
Умер он так же прекрасно, как и жил; спокойно и радостно пошел он на казнь.
""Пусть мой последний вздох будет бодрым призывом к борьбе, за свободу!" - это было его последней мечтой перед казнью, и он был спокоен, твердо веруя, что перед русским народом "откроется простор новой жизни".
О. Колбасина
1906. Зверское избиение полицией толпы во время реферата в Могилеве.
6.
1865. Новое законоположение о печати.
Все выходившие до того времени повременные издания в обеих столицах, кроме иллюстрированных, и, все оригинальные сочинения, заключающие в себе не менее 10 печатных листов, {103} были освобождены от предварительной цензуры. За преступления в печати авторы и редакторы были ответственны перед судом. Административной власти м. вн. дел было только предоставлено давать газетам и журналам предостережения и приостанавливать их на срок не более 6 месяцев; окончательное же их прекращение могло последовать не иначе, как по постановлению 1-го Департамента Сената.
1903. Кишиневская бойня.
Кишиневская бойня, которой начинается новая полоса погромной политики правительства, находится в преемственной связи с погромами 80-х годов, происходивших при аналогичных условиях и носивших тот же характер. Как и тогда, погромы должны были сыграть роль отдушины для накопившегося народного недовольства и отклонить революционное брожение масс от правительства; как и тогда, беспорядки явно подготовлялись кем-то заранее; как и тогда, наконец, власти ничего не предпринимали для предотвращения погромов и открыто им потворствовали.
Однако, на ряду с общим сходством, между новейшими погромами и погромами 80-х годов имеется существенная разница. Раньше всего, мотивы погромов сильно усложнились. В 80-х годах почти не было массового еврейского революционного движения, и правительство, желая отклонить от себя растущее недовольство масс, пользовалось евреями как козлом отпущения. Евреев обвиняли в том, что, "распространяя среди крестьянского населения уверения и слухи о возможных влияниях на правительственные органы, они (евреи) развивали в крестьянах убеждение, что Царская Воля в деле избавления их от еврейской эксплуатации не приводится в исполнение по проискам и интригам тех же евреев" (Из "Исторического обзора деятельности Комитета Министров". Т. IV. Стр. 183.).
Погромы должны были, следовательно, с одной стороны, бросить в массы мысль об еврейской эксплуатации, с другой - укрепить в народе уверенность в силу и крепость правительственной власти. Этим путем население не только отвлекалось от революционного натиска на правительство, но и проникалось верой в доброжелательное отношение правительственной власти к народу.
{104} На деле, однако, расчеты правительства не оправдались; хотя бы поздно, хотя бы только для вида, но правительство вынуждено было защищать евреев, это значить укреплять в массах уверенность в слабости и коварстве правительства. "Это-то и грустно во всех этих еврейских беспорядках", отметил Александр III на отчете варшавского генерал-губернатора, в котором с циничной откровенностью указывалось, что "вынужденная роль защитников евреев от русского населения тяготила правительство".
