Ему должно быть около сорока. Не очень высокий. Коренастый.
Он говорит по-английски со странным акцентом.
– Это займет несколько минут. – Он возвращается из кухни.
– А где Лиз? – спрашивает Александр.
– Она вышла. Садитесь.
Это звучит почти как указание.
– Спасибо. – Александр садится.
Мадис выключает телевизор.
По-видимому, зря. В комнате парит напряженная тишина – слышно только гудение микроволновки на кухне.
Александр сидит у стола и смотрит на свои руки.
Что-то странное в его позе, в том, как он изучает свои руки, ничего не говоря.
Подняв взгляд, он видит, что Мадис смотрит на него. Мадис стоит у двери на кухню и ждет сигнала микроволновки.
– Будет готово через минуту, – говорит он.
– Какой лучший способ умереть? – спрашивает Александр.
Глаза его блестят, как будто от слез.
– Лучший способ умереть? – переспрашивает Мадис, удивленный.
– Да.
– Лучший способ… Лучший способ – умереть счастливым.
– Нет, я не в смысле…
Звучит сигнал микроволновки.
Мадис идет на кухню, снимает потемневшую от жара фольгу с упаковок с ягненком и выкладывает блюдо на две простые белые тарелки. Он несет тарелки к столу и ставит их на соломенные подложки, затем снова идет на кухню за ножами и вилками.
– Спасибо, – говорит Александр.
Они молча принимаются за еду.
Впрочем, Александр, видимо, не хочет есть – он только передвигает еду по тарелке.
Потом он прекращает это и просто сидит, пока Мадис с чувством неловкости доедает свою порцию.
– Извини, – произносит Александр.
Он показывает на недоеденную еду у себя на тарелке.
– Нет проблем.
– Извини, – повторяет он.
Когда он встает, Мадис тоже поднимается и провожает его до двери.
– Спокойной ночи, Мадис, – говорит Александр на пороге.
– Спокойной ночи, босс. Если вам что-то понадобится… Я здесь.
– Да. Спасибо. Прощай.
Не раздеваясь, он ложится и незаметно засыпает, а просыпается в темноте – сна ни в одном глазу, и он знает, что уже не заснет.
Пробуждение кошмарно само по себе. Все здесь по-прежнему, каким и было, в темноте.
Не считая секунды сразу после пробуждения, когда еще нет ничего. Секунды пустоты. Такая умиротворенность в этой секунде. А потом она проходит, и все возвращается снова.
Он лежит в темноте.
Он думает о том, как последний раз видел отца, в больнице в Свердловске, в номенклатурной больнице. Тогда она казалась ему шикарной. Отец гордился, что попал туда. Он рассказывал сыну, когда тот приехал к нему, кто еще там лежал, – какой-то известный генерал, отец был едва ли не счастлив пережить сердечный приступ, только чтобы оказаться в одной больнице с такими высокими чинами.
И его сын тоже испытывал чувство привилегированности, сидя в отдельной палате отца. Он пытался произвести на отца впечатление, переводя немецкий текст на упаковке лекарства. В то время он учился в университете в Восточной Германии и прекрасно говорил по-немецки, его отец, не знавший ни слова на иностранном языке, был впечатлен, и Александру это понравилось. Это был последний раз, когда они виделись, так как операция прошла неудачно, отец впал в кому на несколько недель, а потом умер.
Сейчас ему кажется, что тогда в палате был кто-то еще, когда он переводил немецкий текст на упаковке. Кто-то еще был с ними. Но кто?
К своему удивлению, он представляет Сталина, небритого, с серебристой щетиной на подбородке, ковыряющегося в растениях с секатором в руках…
В Суррее светло.
Светло на улице. Желтая листва.
Еще один день.
Он продолжает лежать.
И ощущает оцепенение.
И усталость. Такую усталость. Такую усталость от всего.
Наверное, там был его дядя, думает он, пока он переводил немецкий текст на упаковке от лекарств.
Его дядя Александр. Александр, как он сам.
А через десять лет он покончил с собой.
Ему больше незачем было жить. Он посвятил всю свою жизнь единственной цели, и она оказалась пустышкой.
Что еще у него оставалось, чтобы жить?
Ничего.
Все было кончено.
Вот так.
