Стал накрапывать дождь, но Ромка все шел, не обращая на него никакого внимания, только один раз на перекрестке, не оглядываясь, отвел назад руку, подождал, пока я подам ему свою, и перевел через улицу.
— Дождя испугалась? — спросил он, не глядя на меня. — А ты представь, что сегодня солнечный вечер.
Это было давно, еще в детстве, та же прогулка под дождем, те же слова.
Ромка резко остановился, и я чуть не налетела на него.
— Подожди меня здесь, я позвоню.
Кому и куда? У меня снова появилась возможность уйти, но я не воспользовалась ею. Но что я сделаю непременно— ни за что не пойду болыие к Ромке, пусть хоть на коленях умоляет.
Ромка вернулся. Он даже т спросил^ хочу ли я зайти к нему, был. уверен, что не услышит от меня «нет». Да самой двери его квартиры я готовилась к отказу, выбирала слова поточнее и позесомей. Теперь-то я поняла, что «Лиле и Ромке надо было усыпить бдительность Олега Семеновича, и они это умно сделали. Зачем же я тогда здесь, зачем?..
Стыдясь и презирая себя, я не двинулась с места, стояла, пока он не подошел ко мне.
Ромка легонько посапывал во сне, повернувшись к стенке, а я не могла сомкнуть глаз до утра. Когда Ромка проснется, я скажу ему все. Пусть они с Лилей подличают без моего сообщничества. Надо быть медузой, размазней или бездомной собачонкой, которую ни за что бьют, потом ласкают и снова бьют, чтобы вытерпеть такое.
Но когда Ромка выпустил меня утром из своей квартиры, выглянув предварительно на лестничную площадку, я спросила:
— Мы вечером увидимся?
— Не знаю. — Ромка зевнул.—До вечера надо еще дожить.
И закрыл дверь.
У меня было такое чувство, будто я спускаюсь по лестнице не к выходу во двор, а в>? какую-то страшную бездонную яму.
Глава шестая Н011КДЕЛМ1ИК
Лиля не показывалась на фабрике десять дней: подхватила грипп.
Сегодня она явилась на работу в новой голубой шляпке, низко надвинутой на лоб. Сзади, собранные пучком, золотились длинные локоны. Она напоминала даму девятнадцатого века, изящную аристократку.
Я выбираю из каждого ящика по пять початков, проверяю на приборах крепость ¿нити, номер, вес, крутку, а сама то и дело поглядываю на двери кабинета начальника цеха, куда вошла Лиля,— там она раздевается и завтракает, если ей не хочется спускаться в столовую.
— Привет, Сашок!
Ко мне подошла Груша с «молнией>, исписанной черными буквами. Черные «молнии» сообщали о нарушениях трудовой дисциплины, о нерадивом отношении к труду, красные — об успехах.
— Взгляни-ка! — потребовала Груша и подняла лист величиной с развернутую газету к моему лицу, спрятавшись за ним как за щитом. — Так и надо им, а?
«Молния» взывала:
<гГ ре в о га!
Равнодушное отношение к работе прядильщицы Жизняко-вой и весовщицы Пивоваркишой привело к тому, что из-за спущенного нижнего конуса 44,2 килограмма сберезки» переведено в несортную пряжу.
Позор бракоделам.Ь
— Пускай все знают,— сказала Груша, глазами выбирая место, откуда будет видна со всех сторон «молния». — Нечего такие вещи утаивать, иначе не проймешь... Верно, Сашок?
Я не видела еще человека, который с таким рвением занимался бы общественной работой, как это делала Груша. Я же до сих пор увиливала от всего. Да у меня и не получилось бы, если б и захотела.
Груша повесила «молнию» в ушла. Я. уронила початок, наклонилась за ним и увидела рядом со своей рукой протянутую за этим же початком Лилину руку — ее не спутаешь ни с какой другой: пальцы унизаны перстнями и кольцами, она их никогда не снимает, разве что только дома. Избежать ее взгляда невозможно, ш> какими тяжелыми, непослушными стали мои веки. Лиля смотрела на меня весело, дружелюбно.
У нее оставался не подписанным один мой акт на сорок шесть килограммов «ориона» с несортным номером.
— Лиля, а где акт на «орион», надеюсь, ты передала его в бухгалтерию?
Улыбаясь, она порылась в кармане халата, достала оттуда вчетверо сложенный листок, протянула мне:
— Я болела.
— Опять сработали несоргную пряжу! — Я разорвала акт: он уже потерял силу. — Пойду к твоему начальству, в систему у тебя вошло... По-твоему, техконтро-лер — лишняя единица в штате?
