— А знаете, — вдруг как будто что-то вспомнив, сказала она, — пожалуй, именно тогда я и видела Олега в последний раз. Точно-точно… Народ как раз потянулся на кухню пить кофе, даже курильщики ушли с балкона, а Лосский с Соховой вдруг свару затеяли… На моей памяти он в квартиру больше не возвращался. Абдулов тоже очень скоро отчалил — как стихли крики этих голубков.
— А вас не встревожило отсутствие Олега?
— Нет, — пожала плечами Соловей. — Я думала, он Алину пошел провожать или с Абдуловым решил выйти на улицу — ну, там потолковать или еще что-то…
«Провожать Алину при том, что они поссорились?» — удивился про себя Костов, но вслух ничего не сказал.
— А позже все вповалку уснули. Я не сомневалась, что Олег вернулся домой, когда все спали, и присоединился к гостям — храпит где-нибудь среди других тел… — В Алениной речи последовала заминка, потом она, как бы решившись на что-то, продолжила: — Я не сплетница, но, по-моему, Сохова искала предлога, чтобы расстаться с Олегом… Есть у нее основания этого хотеть.
— Что вы имеете в виду? — после такого монолога Костов не мог не задать этот вопрос.
Соловей неопределенно покачала головой и поджала губки:
— Нет-нет, это так, домыслы… Ничего определенного. Все-таки я не считаю себя сплетницей.
— Ой, брось деликатничать! — врезался в разговор брюнет, которого, как выяснили опера, звали Витасиком Ицковичем. — У Алиночки в последнее время шуры-муры наметились с Абдуловым, с боссом нашим. А я ее понимаю, ах, как понимаю! Олег кто? Так, исполнительный продюсер, по сути дела, шестерка на побегушках, а Абдулов — это имя, пусть и обрюзг, и повытерся несколько от вредных привычек, полысел и животик распустил… Зато «мани»! Мани-мани-мани! — запел развеселый Ицкович мотивчик из всемирно известного мюзикла «Кабаре» и, развернувшись, повиливая в такт музыке задом, удалился в направлении комнат. Не слишком он огорчен утратой коллеги.
— Не слушайте вы его! — тепло улыбнулась Костову Соловей. — Сохова вовсе не корыстница, у нее на это мозгов не хватит…
Припомнить поименно всех, кто праздновал вчера день рождения Лосского, Алена не смогла, вставив кстати, что она и не со всеми знакома.
Что же, наклюнулась еще одна версия помимо сразу пришедшей в голову наркотической — в состоянии депрессии после ссоры с возлюбленной Лосский взял и покончил жизнь самоубийством в свой двадцать седьмой день рождения. Костов не очень верил в такой поворот событий — просто он не мог поверить, что из-за сущей ерунды вроде стычки с бабой нормальный мужик способен выброситься с балкона. Надежда, на которой он проверил свежую версию, ему поддакнула:
— Невероятно. Ведь все мужики суперэгоцентристы. Никого не любят и не жалеют больше, чем себя.
Костов поморщился — непробиваемая Надежда не поняла его гримасы и продолжала глядеть на начальника честными глазами. Ее спросили — она ответила и даже не заметила, что задела шовинистические чувства коллеги, принадлежащего к противоположному полу.
Да, и Соловей подбрасывала мысль о том, что Алина Сохова, у которой разворачивался роман с боссом, могла помочь своему дружку покинуть этот мир… Да-да, именно это Соловей все время и хотела внушить им с Надеждой. Но Костову почему-то не хотелось поддаваться внушению — Соловей была ему антипатична, хотя он сам для себя никак не мог определить почему. Мила, демократична, участлива, коллег всех опекает… Но Костов не мог выбросить из головы ее настороженные глазки, ее растянутые губки… Весь жизненный опыт твердил ему: щучка она острозубая!
Опера переписали имена и адреса поблекших гостей, но Костов уже понял, что работать надо с Абдуловым и этой Соховой. Или даже в первую очередь с Соховой, а потом с Абдуловым. Но, разумеется, после того, как он получит результаты экспертизы. История очень похожа на самоубийство, и зачем тогда они с Надеждой будут бежать впереди паровоза, торопясь с опросом свидетелей? У них и без этого «летуна» дел по горло…
— Это ты, ты его убил!
Алина Сохова ворвалась в знакомый кабинет и устремилась прямиком к его хозяину, задев по пути кресло и опрокинув стул. Она была вне себя, вся тряслась от возбуждения, не владела собой — руки дрожали, лицо исказилось, с губ срывались какие-то нечленораздельные звуки… Абдулов, обернувшийся к ней от своего стола, — он, стоя спиной к двери, копался в бумагах, — ошарашенно отшатнулся от стремительно надвигавшейся на него фигурки. Он едва успел перехватить ее запястья — коготки уже нацелились ему в глаза.
