Как выйти из террора? Термидор и революция - страница 155

утопию в Руссо». «В моем труде, — добавляет он, — речь шла о том, чтобы прочитать тексты заново в соответствии с их эпохой, а не только нашей. Определить место текстов, персонажей, социальных групп, институтов, событий — чего угодно, но вместе с тем и включить их в определенный контекст, навязать господству диахронии синхронность».

Так родилась книга «Огни утопии»[252]. Ее название автор поясняет следующим образом: «Когда огни утопии освещают горизонт, горизонт ожиданий и индивидуальных или коллективных надежд, они бросают новый свет на социальный пейзаж. И люди, и предметы оказываются захвачены потоком этого яркого света. Хотя его интенсивность может быть различна, эффект оказывается одинаков». Уже на страницах этой монографии встречаются не только имена Просветителей, но и Жильбера Ромма и Фабра д'Эглантина, отдельные главы автор посвящает революционному Парижу и новому календарю. «Целостность и оригинальность Просветителей, — рассказывает Б. Бачко, — отнюдь не ограничиваются несколькими затверженными клише: антиклерикализм, разум, оптимизм, прогресс и т.д. Как говорил Токвиль, век Просвещения — это век сомнений и дискуссий. Культурное единство того времени, которое именуется Просвещением, складывается из характерных для его деятелей вопросов, затруднений и тревог. Если ответы разнообразны и противоречивы, то одни и те же вопросы и спорные моменты обсуждаются вновь и вновь. Эти проблемы и тревоги должна была в обязательном порядке унаследовать Революция, добавив к ним те, которые порождала она сама».

Таким образом, сама логика исследований привела Бронислава Бачко к изучению Французской революции. «Революционный период, — отмечает он, — в определенном смысле заставил воспринимать себя как гигантскую мануфактуру идей, образов и людских судеб». Одной из таких идей была как раз родившаяся на стыке утопии и Революции мысль о необходимости создания «человека обновленного», амбициозность и размах которой нередко завораживали историков[253]. Отсюда тот интерес, который возник с 1980-х годов к революционным проектам и реформам в области образования и просвещения[254]. Не избежал этого интереса и Б. Бачко: в 1982 г. он опубликовал сборник текстов[255], со страниц которого звучали слова Робеспьера и Сен-Жюста, Мирабо и Талейрана, Кондорсе и Ромма. «С самого начала, — подчеркивал автор, — в Революции проявлялось ее педагогическое призвание — обновить Нацию и сформировать новый народ, и эта миссия содержала в себе непреодолимое очарование для сменявших друг друга властей. В этом легко узнается наследие Просветителей: речь здесь идет не столько об идеях, заимствованных из того или иного произведения, сколько о восприятии педагогического порыва, пронизывающего все Просвещение, его мечты о создании новых людей, свободных от предрассудков и улучшенных настолько, насколько это позволяло их время». И далее, вплоть до наших дней, «Революция и культура», «Революция, показанная через культуру» остаются в числе любимых сюжетов автора. Не случайно, на мой взгляд, одну из более поздних статей он начнет словами депутата Конвента Дону, сказанными в октябре 1795 года: «Культура повторяла на протяжении трех последних лет судьбу Национального Конвента. Она стенала вместе с вами от тирании Робеспьера, она восходила вместе с вашими коллегами на эшафоты... »[256].

Тема утопии выводила Б. Бачко и на другой более широкий контекст — контекст изучения явления, которое в русской традиции обозначается несколько неуклюжей конструкцией «социальная система образов». Ей и была посвящена новая книга[257]. «Утопии, — вспоминал автор позднее, — это своего рода вехи, чрезвычайно полезные для того, чтобы выявить горизонт личных и коллективных ожиданий эпохи. Вехи ненадежные, нередко обманчивые, но тем не менее вехи. Будучи банальными или экстравагантными, радикальными или оппортунистическими, интеллектуальными играми или проектами социальной реформы, утопии — это те места, где проявляется социальная система образов». Для Б. Бачко «социальная система образов» — это те идеи и те образы, посредством которых общество познает само себя, свои внутренние противоречия, свою идентичность. Это отнюдь не только утопии, но и многое другое, включая коллективную память. И не в последнюю очередь здесь оказывается важным направленное внешнее воздействие, в том числе со стороны государства: через систему запретов, пропаганду, насаждение определенной идеологии.