— Спасибо, спасибо, гораздо лучше. Это быстро проходит. Доктор говорит, ничего страшного, надо только, если что — немного посидеть спокойно. Да, да, уже лучше, — сказал он, медленно вставая со стула, — все прошло.
Неверным шагом он двинулся по комнате, неторопливо осматривая обстановку и отпуская вслух короткие замечания. Ему сразу стало ясно, что кроме комода здесь смотреть нечего — одна рухлядь.
— Стол дубовый хорош, — говорил он тем временем, — но, боюсь, интереса не представляет, недавняя работа. Стулья славные, удобные, но современные, да, совсем современные. Так, так, буфет, что ж, весьма неплох, но ценности не представляет. А этот комод, — он с презрительной миной прошел мимо комода Чиппендейла, небрежно щелкнув по нему пальцами, — на несколько фунтов, пожалуй, потянет, но не больше. Довольно-таки грубая подделка; если не ошибаюсь, времен королевы Виктории. Это вы его покрасили?
— Да, — ответил Рамминс, — Берт побелил.
— И очень правильно сделали. Не так грубо смотрится.
— Он сколочен на славу, — заметил Рамминс. — И резьба ничего себе.
— Машинная, — высокомерно отрезал мистер Боггис и наклонился, чтобы лучше рассмотреть искусную работу. — Сразу видно. Впрочем, по-своему он даже мил. Есть своя прелесть.
Он было двинулся дальше, потом остановился и не спеша снова подошел к комоду. Подперев пальцем подбородок, он склонил голову набок и нахмурился с видом глубокой задумчивости.
— Знаете что? — глядя на комод, начал он небрежным тоном, замолкая после каждой фразы. — Я тут вспомнил… Мне давно нужны как раз такие ножки для моего столика… У меня дома есть забавный такой столик, низенький; знаете, их еще ставят у дивана, ну, вроде кофейного… А в прошлом году, на Михайлов день, я переезжал на другую квартиру, и грузчики, медведи этакие, безбожно покорежили ему ножки. Я этот столик очень люблю. Всегда держу на нем Библию и черновики проповедей.
Он замолчал и почесал подбородок.
— Вот я и думаю. Пожалуй, ножки от вашего комода к моему столику в самый раз подойдут. Да-да, конечно, подойдут. Их запросто можно отпилить и приделать к моему столику.
Он оглянулся. Те трое стояли не шевелясь, и три пары глаз с подозрением следили за ним. Глаза были разные, но смотрели с одинаковым недоверием — и поросячьи глазки Рамминса, и большие туповатые глаза Клода, и непарные глаза Берта; один глаз был очень странный — мутный, словно вываренный, а в середине черная точка, ни дать ни взять рыбий глаз на тарелке.
Мистер Боггис улыбнулся и покачал головой.
— А впрочем, что я такое говорю? Можно подумать, это мой комод. Приношу извинения.
— Вы не прочь его купить, так надо понимать, — заявил Рамминс.
— Ну… Как вам сказать… — Мистер Боггис, нахмурив брови, опять поглядел на комод. — Не уверен. Можно, конечно. — Но с другой стороны… И все же… Да ведь хлопот не оберешься. Он того не стоит. Уж лучше не буду.
— Сколько бы вы дали? — спросил Paмминс.
— Боюсь, немного. Понимаете, это вещь не настоящая. Подделка под старину.
— А я об том другого мнения, — объявил Рамминс. — Он уже больше двадцати лет здесь стоит, а до того стоял у сквайра в доме. Когда старый сквайр умер, я его сам купил на распродаже мебели из поместья. И нечего мне рассказывать, что он новый.
— Не то чтобы новый, но лет ему не более шестидесяти.
— А вот и больше, — уверенно сказал Рамминс. — Берт, где та бумажонка, которую ты в ящике откопал? Ну, помнишь, старый счет.
Берт тупо смотрел на отца.
Мистер Боггис открыл рот, потом захлопнул его, не издав ни звука. Его буквально затрясло от волнения; чтобы успокоиться, он подошел к окну и стал глядеть на жирную черную курицу, подбиравшую во дворе редкие зернышки.
— Она вон в том ящике валялась, под силками на кроликов, — продолжал тем временем Рамминс. — Тащи-ка ее сюда, покажем пастору.
Когда Берт направился к комоду, мистер Боггис снова повернулся к ним. Упустить такую минуту было выше его сил. Он следил, как Берт взялся за один из средних ящиков, и отметил про себя, как плавно и легко он выдвигается. Бертова рука нырнула в ящик и принялась шарить среди обрезков проволоки и бечевки.
