— Что с вами? — спросил Клод.
— Ничего страшного, — судорожно вздохнул он. — Сейчас пройдет. Будьте добры стакан воды. Сердце… шалит…
Берт принес ему воды и стал рядом, глупо ухмыляясь.
— А я подумал, вы вроде засмотрелись на что-то, — сказал Рамминс. Его лягушачий рот еще шире раздвинулся в хитрой усмешке, обнажив съеденные до корней зубы.
— Ну что вы, нет, конечно, — ответил мистер Боггис. — Сердце закололо. Извините. Бывает иногда. Через пару минут пройдет.
Подумай, не спеши, приказал он себе. А еще важнее — возьми себя в руки, а потом уж открывай рот. Спокойно, Боггис, не торопись. И главное — не суетись. Они, конечно, профаны, но не дураки. Они осторожны, подозрительны и хитры. А если в самом деле… Нет, не может быть, быть того не может…
Как бы страдая от боли, он прикрыл глаза ладонью. Потихоньку, очень незаметно, он раздвинул пальцы и глянул в щелку. Так и есть, стоит себе у стены; на этот раз он хорошенько его рассмотрел. Да, он был прав! Какие могут быть сомнения? Просто невероятно!
А увидел он такой предмет обстановки, за который любой ценитель мебели отдал бы что угодно. Непосвященному человеку он вряд ли показался бы заслуживающим внимания, тем более под слоем грязных белил, но для мистера Боггиса это была мечта его жизни. Как и всякий торговец мебелью в Европе и Америке, он знал, что из самых знаменитых и недосягаемых произведений английского столярного искусства восемнадцатого века более всего славятся три, известные под названием «комоды Чиппендейла». Их историю он знал назубок: первый был «открыт» в 1920 году в особняке в Мортоне и в тот же год продан на знаменитом аукционе Сотбис. Год спустя два других, привезенные из Рейнхем-холла в Норфолке, появились на том же аукционе, и все три пошли за баснословные деньги. Он не мог припомнить, сколько дали за первый, да и за второй тоже, но за третий — это уж точно — дали три тысячи девятьсот гиней. В двадцать первом году, заметьте. Сегодня такой комод потянет тысяч на десять. Сравнительно недавно кто-то — имени мистер Боггис не запомнил — подробно изучил эти комоды и доказал, что они, по всем признакам, созданы одним мастером, поскольку фанеровка изготовлена из одного и того же куска дерева и вырезана по одним шаблонам. Ни счетов, ни других бумаг обнаружить при них не удалось, но специалисты единодушно утверждали, что сделал их не кто иной, как сам Томас Чиппендейл, собственными руками, в расцвете своего творческого гения.
И вот на тебе, повторял мистер Боггис, исподтишка глядя в щелку между пальцами, четвертый комод Чиппендейла! И кто нашел его? Он! Теперь он разбогатеет! Да еще и прославится! В мире мебели у каждого из трех знаменитых комодов было свое собственное название: Честелтонский комод, Первый Рейнхемский комод, Второй Рейнхемский комод. А этот войдет в историю под именем Боггиса! Представляю себе, какие рожи будут у ребят в Лондоне, когда они его завтра увидят! А какие заманчивые предложения посыплются от воротил Вест-энда, вроде Фрэнка Партриджа, Мэллета, Джетли и прочих! В «Таймс» дадут фотографию, а под ней подпись: «Великолепный комод Чиппендейла, найденный недавно мистером Сирилом Боггисом, торговцем мебелью из Лондона…» Господи боже, вот шуму-то будет!
Этот комод, думал Боггис, — точная копия Второго Рейнхемского. (Между собой все три, Честелтонский и оба Рейнхемских, имели маленькие отличия.) Комод был поразительно красив — в стиле французского рококо периода Директории, тяжелое массивное сооружение с ящиками, на рифленых ножках, приподымавших комод над полом примерно на один фут. Ящиков было шесть — два длинных посередине и по два поменьше с каждого боку. По краю изогнутой передней стенки, сверху, снизу и с боков шел великолепный орнамент из фестонов, завитков и гроздей. Причудливая резьба вилась также и по вертикали, отделяя ряды ящиков друг от друга. Белая краска не могла скрыть благородные формы бронзовых ручек. Вещь, разумеется, была «тяжеловата», но общий ее рисунок обладал таким изяществом и грацией, что некоторая неуклюжесть ничуть ее не портила.
— Ну как, вам лучше? — услышал вдруг мистер Боггис.
