Теперь все больше понимала Вета, как не похож институт на школу, здесь все было другое, все всерьез, и кажущееся легкомыслие их шумной жизни было именно кажущимся, ненастоящим, оно что-то таило за собой, чем-то грозило. Может быть, поэтому близких друзей у Веты как-то пока не заводилось, и особенно она обрадовалась, услышав однажды по телефону знакомый резкий и насмешливый голос:
— Вет, это я, Зойка!
— Зойка! Как я давно тебя не видела. Ну как у тебя дела? Как институт? Витьку видишь?
— Со мной Витька, куда он денется. Вместе в строительном, еле втолкнула, так и сидит у меня на шее.
— Зойка! А вы не собираетесь жениться?
— Это еще зачем? — Зойка хихикнула. — На данный момент, Веточка, это уже неактуально. Содержать меня он все равно не может, не то что твой, а остального и так имею в преизбытке.
— Зойка, вы что?..
— А чего это ты так удивляешься? Думаешь, ты одна такая умная?
— А ну тебя, Зойка! Не хочешь разговаривать, не звонила бы.
— Почему не хочу? Хочу. С отцом твоим даже несколько раз разговаривала. Отец у тебя — это да. Всем вам до него далеко. А у меня с мамахен совсем никуда. Живу на стипендию. Учеников набрала — балбесов. Вот от одного тебе сейчас звоню, пока он пыхтит над задачками. Умора! Но платят, глядишь — кое-чего и набегает. А ты по-прежнему в тепле и холе?
— Да.
— Ну чего ты обиделась? Разные мы с тобой, вот и все. Ну, не буду больше. Вет! Слышишь, Вет?
— Слышу. До свидания, Зойка. Ты позвони мне как-нибудь в другой раз.
— Ладно, позвоню, — Зойка засмеялась. — Только ты не обижайся. Ты же знаешь, я тебя люблю. Может, встретимся как-нибудь, погуляем, потреплемся?
— Ладно. В следующий раз встретимся.
Вета положила трубку. Она чувствовала себя такой обиженной, такой несчастной! И Романа она почти не видела, он готовился к защите диссертации, даже звонил редко. И вдруг явился.
Ах, он был такой же, такой же, нисколько не изменился! Как хорошо, что он пришел именно сегодня, словно чувствовал, что нужен ей.
— Ну, что же вы? Снимайте галоши, проходите.
Он топтался в коридоре, милый, светловолосый, неуклюжий и элегантный одновременно, разворачивал газету, а в газете оказалась ветка белой сирени. Вета схватила ее, прижала к лицу. Соцветие было едва распустившееся, холодное, поникшее, оранжерейные листья светлые и редкие, но это была сирень зимой, и по квартире сразу поплыл сладкий смешанный запах цветов и снега и чего-то еще незнакомого, волнующего, связанного с Ромой.
И вместе с Ромой Вета как бы его глазами заново видела комнату: низко опущенный оранжевый абажур, словно плавающий в коричневом сумраке, ярко освещенный стол, желтая скатерть с бахромой, свисающей почти до полу, мама за работой перед грудой носков. Ирка в углу дивана на темном ковре, она делает вид, что читает книжку, а сама вся насторожилась, возбужденная, любопытная.
— Папа! — крикнула Вета. — К нам Роман пришел!
— Добрый вечер. Здравствуйте… Добрый вечер…
Вышел отец, изменившийся за последнее время, постаревший, одутловатый.
— А! Здравствуйте, Рома, здравствуйте! Очень рад вас видеть. Ну, что там, на воле? Я здесь, знаете, как арестант, задыхаюсь без работы. Просто одичал… Юля, поставь чайку. А мы в шахматы? Ты позволишь, Вета? Ну, не дуйся, дай мне поговорить со свежим человеком, ты еще успеешь с ним наворковаться, успеешь… Только, чур, не краснеть, жених.
Они расставили шахматы на углу стола, играли быстро, не думая переставляли фигуры, смеялись; отец повеселел, остро, задиристо взглядывал на Романа сквозь очки.
— Ну, а ваши дела как? Когда защита?
— Вчера разослал автореферат. Таблицы, доклад, чертежи — все готово. В общем, все, и день уже назначен — девятнадцатое марта…
— Да, уже март на носу. Год, как началось со мной это безобразие. Подумать только, год, как я не оперирую, все от меня прячут, все скрывают. Разве это работа? Разве жизнь? Надо в конце концов на что-то решаться, или уходить на инвалидность, или уж работать, как все люди. А я опять на бюллетене. Чуть что, запирают дома, так же невозможно работать, что это за хирург, который не оперирует, можете вы мне объяснить?
