Поэму перевели на хорватский и опубликовали — за несколько недель до выстрела в Сараево. В ходе обширнейшего расследования, начатого полицией после покушения, среди прочего было установлено и подлинное имя автора. Для майора это имело самые катастрофические последствия. Майорша и обе старшие дочери весьма грозно заявили, что он целиком и полностью повинен в этом несчастье, из-за которого могли не осуществиться столь удачно задуманные брачные планы. Ему пришлось подать в отставку, и ее приняли бы, но тут началась война. Не слишком скрываемое желание оскорбленной майорши и обеих ее дочерей, чтобы майор, столь запятнавший себя в глазах государя-императора и собственной семьи, искупил свой грех, совершенный в приступе необъяснимого, прямо-таки мальчишеского легкомыслия, каким-либо подвигом, пусть даже это будет геройская смерть, — это желание, которое Мара ощутила вдруг на редкость ясно, вскоре исполнилось. Майор пал в сербском походе. Когда он скакал во главе своего отряда, его из засады застрелил какой-то комитаджи[10], и он упал с коня мертвым. Таким образом «печальный инцидент», как называли в семье всю историю, был исчерпан.
После смерти отца Мара решила разыскать человека, который перевел «Губеца». Поскольку теперь не было нужды скрывать имя автора, она хотела отдать для перевода и другие стихи, чтобы опубликовать их под настоящим именем. В бумагах отца она нашла письмо переводчика. Без ведома семьи она стала искать его — и нашла восемнадцатилетнего парня, сына лавочника, известного всему городу пьянчугу. Пятнадцатилетняя Мара влюбилась в него и самым скандальным образом бегала за ним, как осуждающе выражалась ее глубоко шокированная семья. В городе уже пошли разговоры. Учительницы лицея жаловались, что она подает дурной пример соученицам. Однако вскоре все кончилось: парня забрали в армию и через несколько месяцев отправили в действующую часть, на русский фронт. Он замерз в Карпатах.
Но у учительниц появился новый повод для жалоб на эту когда-то тихую ученицу. Для своих сочинений она стала выбирать политические темы, она писала вещи, за которые теперь, в военное время, человеку грозил трибунал. Шестнадцатилетняя Мара объявила войну войне. Вскоре она обнаружила, что воюет не одна, есть и другие. Сама ли она нашла их, они ли ее нашли — теперь у нее были союзники, и с этих пор она могла выражать свои мысли не только в школьных сочинениях. Тогда ее и стали называть Марой — окрестили-то ее в свое время именем Мария-Терезия-Элизабет, а в семье звали Бетси.
Ее мать пригласили в полицию и вежливым, подобающим ее званию тоном предупредили о недостойном, даже антигосударственном поведении младшей дочери. Décidement[11] ваша дочь унаследовала самые пагубные черты своего несчастного отца. Мару забрали из школы и отправили в самое дальнее из фамильных поместий. Когда хорватские крестьяне в последний год войны в одиночку и группами стали дезертировать из армии и объединяться в «лесные войска», как они сами себя называли, между ними быстро распространился слух, что в том поместье благодаря юной госпоже всегда можно укрыться от жандармов и патрулей, а кроме того, получить вдоволь еды и даже немного денег на табак.
Мара помогала организовывать эти «войска». Оказалось, что она умеет отлично ладить с крестьянами. Из разговоров с ними она поняла, что эпос ее отца имеет для них огромное значение. Она стала искать среди дезертиров нового Матиаса Губеца. Но не находила. Однажды ей показалось, что такой нашелся, но она вовремя поняла свою ошибку. Наконец она встретила Вассо. Он создавал коммунистические ячейки. Она вступила в партию и осталась с ним.
Когда десять лет спустя произошел переворот, когда готовые на любые зверства подручные нового, беспощадного режима стали разыскивать Вассо, все туже стягивая кольцо вокруг его убежища, ему пришлось с ней расстаться. Они договорились, что он останется на родине, но уйдет в горы. Однако Коминтерн велел ему эмигрировать.
Мару арестовали. Полиция предполагала, что ей известно, где находятся партийные архивы и сам Вассо. Она была в этой стране первой женщиной среди политзаключенных, к которой применили новые методы пыток. За те четыре дня и три ночи, когда ее допрашивали почти без перерыва и пытали, она не раскрыла рта. На четвертую ночь она упала в столь глубокий обморок, что никакими средствами не удавалось привести ее в чувство.
