К концу послеобеденного отдыха молоденькая медсестра принесла транзистор.
— Звучание у него отличное, — проговорила она, — в магазине сказали, что эта фирма — одна из лучших.
Ольга настроила приемник на «Европу-1» и стала с нетерпением ждать выпуска новостей в три часа. Когда, наконец, послышался голос комментатора Андре Арно, она замерла в предвкушении.
— Сегодня нет никаких важных политических новостей, и я смогу посвятить больше времени делу в Монморанси. Луи Прадье только что провели в кабинет следователя Алонэ, где будут заслушаны его показания в качестве главного свидетеля. Наш корреспондент на месте свяжется с нами, если до конца выпуска появятся какие-нибудь новости. Однако, по слухам, все говорит о том, что Луи Прадье будет обвинен в сокрытии от следствия важных сведений. Действительно, Прадье не сообщил, что направлял к своей жене поверенного с целью склонить ее к разводу. Мэтр Сардо, как вы помните, ездил на дом к Прадье утром в пятницу 28-го, и госпожа Прадье оказала ему весьма холодный прием. У нее никогда не было намерения разводиться с мужем, и в этом демарше нельзя не усмотреть очередную уловку Луи Прадье. Ведь он после разговора с мэтром Сардо приехал домой в состоянии крайнего раздражения… Но не будем забегать вперед. Наш корреспондент не связался с нами, значит, следователь еще долго продержит подозреваемого у себя в кабинете. А пока до скорого, следующий выпуск в четыре часа.
Ольга уменьшила звук и прикрыла глаза, стараясь представить себе следователя и, главное, мужа. Да, Луи попал в трудное положение. Для Луи никогда не существовало никаких препятствий, он в жизни никого не пожалел. Пусть теперь почувствует свое одиночество, беззащитность.
Вдруг Ольге стало его безумно жалко, но потом она взяла себя в руки, вспомнив о своей собственной полной невзгод жизни в эти последние годы.
В четыре часа ничего особенного не сообщили, и в вечерних газетах тоже никаких новостей по делу не было. Журналист, который вчера обвинял Луи, теперь требовал, чтобы на вилле в Монморанси был произведен обыск. Он описывал их дом в таких мрачных тонах, что Ольга даже расстроилась:
«Надо было видеть этот дом, забившийся в уголок скрытого вечерним туманом и удивительно безмолвного сада. К дому ведет дорожка — хранительница его секретов. Ольга Прадье вела тут жизнь отшельницы, лишь изредка выходя в магазин или по делам, связанным с благотворительностью. Эти вылазки не занимали много времени, и она торопливо бежала домой, где ждала человека, которого любила, а он, случалось, не приходил вовсе».
Рядом со статьей была помещена фотография, на которой Ольга с трудом узнала свой дом, — так его преобразил фотограф, стремясь создать впечатление угрюмого, мрачного логова.
Она даже возмутилась. Все, что писали о ней, ложь. Это, конечно, укладывалось в версию об убийстве, но все же обидно. А может, и правда у соседей сложилось такое впечатление?
Она снова погрузилась в чтение газеты и позабыла обо всех своих претензиях. Журналист писал о допросе дворника, папаши Шареста, который хорошо запомнил все, что происходило в пятницу 28-го.
Ольга отлично знала этого дворника, она сама иногда давала ему кое-какую мелочь, чтобы он получше подмел тротуар перед домом. Так, впрочем, делали и все соседи.
Папаша Шарест как раз в тот день после обеда работал на улице. Он почувствовал очень неприятный запах, распространившийся по всему кварталу.
— Так ужасно пахло… Как будто где-то жгли материю. И еще что-то жирное. Я, конечно, не знал, откуда этот запах, просто удивился, вот и все.
Журналист спросил, заметил ли он у ворот машину Луи Прадье, и дворник ответил уклончиво.
— Около водосточного желоба всегда ставят столько машин! Не подметешь даже! Может, там и была его машина, не помню.
В пятичасовом выпуске ничего нового не сказали. Муж все еще находился в кабинете следователя. А в шесть часов о деле вообще не вспомнили, и она с беспокойством стала ждать вечерних газет.
В семь часов посыпалась информация: следователь предъявил обвинение Луи Прадье, но еще неизвестна была мера пресечения. Во всяком случае, назавтра назначили обыск виллы на улице Гретри.
