Мне нужны стабильность, тишина и покой, а вовсе не балерины, которые ноют, что им надо сходить к ортопеду или что у них резко закончился жизненно необходимый лак для ногтей. Хочется, чтобы никто меня не беспокоил и я мог спокойно заняться своим Magnum opus.
– Привет, Бакс.
Верли встречает меня улыбкой. Искренняя дружеская улыбка станет моей наградой за визит. Я получу человеческую теплоту, но не работу. Я вспоминаю, каким был Верли, когда я привел его на телевидение. Я не то чтобы очень страдал – в смысле, мне никогда не грозила голодная смерть, – но я не продвинулся ни на йоту, в то время как Верли стремительно поднялся вверх. Он приехал откуда-то с севера. Когда я взял его на работу, он только-только окончил какой-то невнятный университет: бледное застенчивое создание, которое выползло из-под замшелого камня и мгновенно о том пожалело. Я рад, что не стал поступать в универ. Все хорошие люди, которых я знаю, в университетах не обучались.
Я мог бы его раздавить еще в самом начале, как Циклон Энни давит своих новичков. Я мог бы прихлопнуть его как букашку. Люди – они как воздушные шары: надуваются или сдуваются в зависимости от меры успеха. Когда я познакомился с Верли, он был словно крошечный сдувшийся шарик, выпавший из пакета. Теперь он раздулся до размеров дирижабля, потому что имеет хорошую должность, регулярную зарплату и власть над несколькими десятками таких, как я. И так происходит со всеми.
Именно потому, что ему совершенно не хочется это услышать, я говорю:
– Ну что? Есть для меня работа?
Верли морщится. Он не делает каменное лицо.
– Если бы ты пришел две недели назад… – говорит он.
Я точно знаю, что точно такой же ответ получил бы и две недели назад. Звонишь раз в неделю – ты слишком навязчив. Звонишь раз в две недели – ты уже опоздал. И что самое поганое в положении фрилансера: полгода может не быть никакой работы, а потом в один день поступает аж три предложения, и надо ломать голову и пытаться понять, какая работа из трех приведет тебя к славе.
Мы говорим о Джиме. Верли настойчиво утверждает, что из достоверных источников знает, что по телевизору шло не порно с осьминогами, а сборник сюжетов о казнях. Мы говорим о Флетчере. Верли настойчиво утверждает, что это был не ананас, а дуриан – король фруктов, как его называют. В общем, несложно представить, как сноб и гурман Флетчер едет за дурианом на Новый рынок Ковент-Гарден вместо того, чтобы купить ананас в ближайшем супермаркете. Когда-нибудь досужие бездельники будут судачить и о моей смерти.
Из кабинета Верли открывается потрясающий вид на город и реку, сверкающую в золотом солнечном свете. Даже я, человек, не особенно восприимчивый к красоте, проникаюсь этим блистательным великолепием. Даже просто сидя в таком кабинете, уже чувствуешь себя большим человеком. Именно так и должно быть: свой кабинет, потрясающий вид из окна. Но я и представить себе не мог, что когда-нибудь мне доведется вести беседу о тонкостях смерти старого педофила, сидя в роскошном кабинете с видом на реку.
Мы говорим о Семтексе. Он приходил к Верли со своей идеей о Роджере Крабе.
– Я не могу взять его на работу, – говорит Верли. – Ты же знаешь, какой он психованный. Но я пригласил его на обед. – Я уже знаю, что сейчас будет. – Он написал прямо в книжке меню: «Дважды убитый морской черт в неизбывном унынии». Что-то типа того. Полный бред. Нас попросили уйти. Даже сходить пообедать уже опасно.
Я говорю:
– Я удивлен, Верли. У меня никогда не было с ним проблем. Нигде, тем более в ресторанах. Он человек тихий, непритязательный. У него было трудное детство. По-настоящему трудное: жестокое обращение, нищета, унижения. Но он преодолел все лишения и невзгоды, и это достойно всяческого уважения. На такое способны немногие. Вот почему мы все стремимся его поддержать. И его задумка о Роджере Крабе – это беспроигрышный вариант. Ты его огорчил?
Я замечаю, как Верли мрачнеет при мысли, что он недостаточно поддерживает человека из малоимущих слоев населения, в прошлом – несчастную жертву домашнего насилия. Я доволен, что зашел с ним поболтать. У меня нет других дел, и я знаю, что раздражаю Верли. Я предаюсь ностальгическим воспоминаниям, как привел его на телевидение. Он смущенно ерзает в кресле, и тут входит секретарша и говорит, что у них проблема. Мямля Милли не сможет взяться за порученную ей работу.
