– Так он и сделает.
– Я знаю, что он так и сделает. Ради нас всех. Дело не только в Берлине. В Пекине открылась исследовательская компания по биотехнологиям, и они…
За сто с лишним лет я этого наслушался. И отлично понимал, что должен отнестись к словам Хендрика серьезно, – ведь где-то у них моя Мэрион, – но воспринимал их как посторонний шум. Как шелест волны по песку.
– Слушай, Хендрик, мне пора. Он выходит из воды.
– План А. Поднажми, Том. И не забывай: не исключается план Б.
– Я все понял.
– Очень надеюсь.
После разговора я просто сидел на песке. Шум волн напоминал дыхание. Вдох. Выдох.
Спустя двадцать минут Омаи с доской в руке вышел из воды.
Он увидел меня, но прошагал мимо.
– Эй! – Я бросился за ним. – Слушай, я же твой друг. Я хочу тебя защитить.
– Мне не нужна твоя защита.
– Омаи, кто эта женщина? Та, что у тебя дома?
– Не твое дело. И держись подальше от моего дома.
– Омаи. Господи, Омаи. Черт! Дело серьезное.
Он остановился на кромке пляжа, поросшей жесткой травой.
– Я живу хорошо! И прятаться больше не хочу. Хочу быть самим собой. И жить добропорядочной жизнью.
– Ты можешь переехать куда тебе вздумается. На Гавайи. В Индонезию. Куда пожелаешь. Мало ли где есть отличные места для сёрфинга. Океан велик, он всюду океан. Огромная масса одной и той же воды, только и всего. – Я судорожно старался придумать хоть что-нибудь. Припомнить, что было в нашем общем прошлом, что помогло бы мне пробить стену его упрямства. – Помнишь, что говорил нам доктор Джонсон? Меньше недели после плавания? На обеде в твою честь в Королевском обществе? Насчет добропорядочности?
Омаи пожал плечами:
– Это было давно.
– Да ладно, неужели не помнишь? Нам еще подали куропатку. Он сказал, что всегда надо быть готовым к новому знанию. Добропорядочность без знаний слаба и бессмысленна, а знания без добропорядочности опасны. Я даю тебе знание, а взамен получаю одну лишь добропорядочность. Добропорядочность, которая грозит тебе смертью. И не только тебе.
– Том, хочешь узнать кое-что?
Я махнул рукой: давай, выкладывай.
Он зажмурился, будто вынимал из ступни осколок стекла.
– Ладно, я тоже поделюсь с тобой знанием. Я был таким же, как ты. Скакал с места на место. Объехал все Тихоокеанское побережье. Лишь бы мне не задавали вопросов. Был на Самоа. На Соломоновых островах. В Лаутоке – это на Фиджи. Ее зовут Сахарным городом, слыхал? Был в Новой Зеландии. Даже возвращался на Таити. Метался туда-сюда. Заводил полезные знакомства. Находил лазейки в теневой мир. Обзаводился фальшивыми документами. Каждый раз начинал все сначала. Каждые пять лет – с чистого листа. Но потом все изменилось.
– Когда?
Мимо прошел пожилой мужчина в вылинявшей футболке Quiksilver, протертых обрезанных джинсах и сланцах. В одной руке косяк, в другой – банка кока-колы. Он брел по тропинке к песчаному пляжу, мурлыча себе под нос грустную трудноуловимую мелодию. Набравшийся в лоскуты пьянчужка, которому не было до нас никакого дела. Он плюхнулся на песок и, глядя на волны, затянулся. Подслушать нас он не мог: далековато.
Омаи положил мокрую доску на траву и сел, скрестив ноги. Я опустился рядом.
Он с грустной нежностью посмотрел в морскую даль, словно перед ним был не реальный пейзаж, а картина из прошлого. После недолгого молчания он сказал:
– Я влюбился.
У меня возник миллион вопросов, но я пока держал их при себе.
– Ты когда-то рассказывал мне о любви, помнишь? О девушке, в которую ты влюбился. И на которой женился. О матери Мэрион. Как ее звали?
– Роуз. – Я произнес это имя на австралийском пляже, в двадцать первом веке, и у меня закружилась голова. Холод времени и пространства – и ничуть не потускневшая острота чувства. Я положил руку на поросшую травой песчаную почву, испытав мгновенную потребность ощутить нечто материальное, надежное; словно песок и трава еще хранили следы существования Роуз.
– Что ж, я тоже нашел свою Роуз. Она была прекрасна. Ее звали Хоку. Теперь, стоит мне о ней подумать, у меня начинает болеть голова.
Я кивнул:
– Она болит от воспоминаний. Со мной теперь это часто бывает.
Неужели та старуха с консервным ножом, которую я видел в доме Омаи, и есть Хоку, мелькнуло у меня, но я ее отмел, эту мысль.
