Дождь все не переставал. Беззвучно стекал по стенам домов и стволам деревьев, шуршал в листве, булькал в лужах. Я прибежал в самый конец кладбища, где кусты акаций отделяли последние могилы от посевов проса. Пригибая ветки, я начал рвать скользкие стручки. Через полчаса я остановился передохнуть и только тут заметил, что совсем рядом от меня стайка мокрых воробьев прямо под чучелом клюет осыпавшееся просо. Воробьи не обращали никакого внимания ни на меня, ни на чучело. Время от времени какая-нибудь птаха садилась прямо на чучело и, как бы посмеивалась над ним, чистила свой клюв. Так и работали мы рядом: воробьи в просе, а я у акаций. Только когда начало темнеть, птицы улетели, а вслед за ними к оранжерее побежал и я.
Стручки оказались очень легкими. Я принес полный бидон, но в нем оказалось чуть больше трехсот граммов. Я получил всего двадцать копеек.
Когда я перед школой бежал в мастерскую, вовсю сверкало солнце. У меня, в кармане гремели один рубль восемьдесят пять копеек. Вбежав в мастерскую, я протянул мастеру деньги и, задыхаясь, проговорил:
— Вот деньги… Здесь не хватает пятнадцати копеек. Я вам завтра принесу. Честное слово… Мне мама даст на завтрак…
— Какие деньги? — нахмурившись, пробасил мастер.
— Вы вчера… чинили мой велосипед…
— Ну и что?
— Я вам два рубля должен…
— А-а! Это хорошо. Давай беги купи на все папирос… И живо сюда!
Как Толька не стал охотником
Мой дед и отец были охотниками. Я тоже увлекался охотой. Мой дядя, решив, что по традиции и мой брат Толька будет охотником, как-то подарил ему одностволку. До этого Толька никогда никого не убивал. Даже из рогатки он не сбил ни одного воробья. Целый год ружье висело на стене необстрелянным. Каждый раз, заезжая к нам, дядя спрашивал, много ли Толька набил дичи, и, узнав, что он вообще не ходил на охоту, начинал ему втолковывать, какие качества прививает охота. И все мои родственники поддакивали ему и кивали головами. Вначале они только поддакивали, потом подтрунивали, а потом, видя, что до Тольки ничего не доходит, стали откровенно издеваться: двоюродный брат ехидно рассказывал разные случаи про трусов, двоюродные сестры в глаза Тольке хихикали и стеснялись ходить с ним по улице. Особенно горячилась моя тетя. Она просто требовала соблюдать семейные традиции. Тетя говорила, что мужчина не охотник — это вообще не мужчина. Каждый раз увидев Тольку за чтением книги, тетя подсовывала ему описания жизни животных и справочники по охотугодьям.
Толька любил музыку и мечтал стать музыкантом, но тетя и слышать об этом не хотела. Она говорила, что у Тольки совершенно нет слуха, что ему еще в детстве медведь на ухо наступил и что она вообще не потерпит в семье «всяких Сен-Санчиков и Мендельсончиков». И все родственники соглашались с ней и говорили Тольке:
— Эх ты, голова! И что из тебя выйдет?!
И вот однажды родственники, наконец, уговорили Тольку пристрелять ружье в саду. Они прикрепили на сарае мишень, отсчитали пятнадцать шагов и дали Тольке ружье. Толька прицелился и выстрелил. И не попал не только в мишень, но и в сарай. Ствол ружья подкинуло, и вся дробь улетела куда-то кверху. Не найдя в досках ни одной дробинки, родственники схватились за животы и стали покатываться со смеху. Особенно хохотала тетя. С ней чуть не случился обморок.
Толька думал, что после всего этого его оставят в покое, но не тут-то было. Родственники решили, что у него просто нет навыка, но что он появится сам собой на охоте. Они были убеждены, что Толька прирожденный стрелок и что у него в крови охотничий инстинкт. На другой день Тольке купили снаряжение: куртку, рюкзак, патронташ, ягдташ, болотные сапоги и еще что-то. Потом все это надели на него, набили в рюкзак еды и пожелали ни пуха ни пера. Потом Толька рассказывал мне, что ему совершенно не хотелось идти на охоту, но он не знал куда деться, и ноги сами собой несли его к лесу. «И вдруг, — рассказывал Толька, — мне пришла в голову блестящая мысль. Я пошел не в лес, а к приятелю — музыканту. У приятеля я скинул свои доспехи, переоделся, и мы стали заниматься музыкой»…
