– Я… я хотела тебя удивить.
– Я и удивлен.
– Голоса испанцев так важны, – продолжала она, – и я подумала, что было бы неплохо, если бы я могла сказать несколько фраз, поэтому тайком его учила.
Это был редкий случай, когда Эйвери была рада тому, что рядом люди. Иначе Тейт мог поинтересоваться подробностями о том, как и когда она учила испанский. Слава Богу, их разговора никто не слышал. Тейт был единственным, кому она могла полностью доверять.
То, что она находилась во время путешествия рядом с Джеком, Эдди и еще несколькими добровольными помощниками, не дало ей никаких ключей к разгадке того, кто был сообщником Кэрол.
Осторожно задаваемые вопросы проясняли мало. Однажды, с совершенно невинным видом она спросила Джека, как ему удалось попасть в больницу в ту ночь, когда к ней вернулось сознание. Он посмотрел на нее непонимающе.
– О чем это ты?
– Не обращай внимания. Иногда я путаюсь в последовательности событий.
Он был или ни при чем, или хладнокровно лгал. Она попробовала ту же уловку на Эдди. Он сказал:
– Я не член семьи. Что мне было делать в больнице?
«Угрожать жизни Тейта», – хотелось ответить ей.
Этого она сказать не могла, поэтому пробормотала что-то насчет того, что была не в себе, и оставила все как есть, ничего не добившись этими попытками.
Обнаружить мотив ей тоже не удалось. Даже если порой Тейт не соглашался в чем-то со своими советниками и доверенными лицами, все они казались преданными ему и вроде бы от души желали его победы на выборах.
Один бизнесмен предложил им во время кампании пользоваться его личным самолетом. Когда они летели из Эль-Пасо в Одессу, где Тейт должен был выступить перед нефтяниками, его команда решила выяснить с ним некоторые проблемы.
– Хотя бы поговори с ними, Тейт, – пытался убедить его Эдди. – Тебе же не трудно выслушать их соображения.
– Мне они не понравятся.
Споры о том, пользоваться ли услугами профессионалов при разработке стратегии кампании, возникали все чаще. За несколько недель до этого Эдди предложил обратиться за помощью к фирме, занимающейся связями с общественностью, которая работала с кандидатами на выборные должности. Тейт был категорически против этой идеи и не изменил своего мнения.
– Откуда ты знаешь, что тебе не понравится, если ты их еще не слышал? – спросил Джек.
– Если избиратели не захотят голосовать за меня, каков я есть…
– Избиратели, избиратели, – насмешливо повторил Эдди. – Твои избиратели не отличают туши от Буша. Более того, и не хотят отличать. Они ленивы и апатичны. Они хотят, чтобы кто-то сказал им, за кого голосовать. Они хотят, чтобы им это вбили в их умишки, лишь бы им не надо было принимать собственное решение.
– Ты выказываешь непоколебимую веру в американский народ, Эдди.
– Я, в отличие от тебя, не идеалист, Тейт.
– Слава Богу, я – идеалист. Все-таки лучше, чем циник. Я верю в то, что людям это действительно важно! – закричал Тейт. – Им интересна моя программа. Они идут на открытый разговор. Я хочу довести программу до избирателей, не пропуская свою речь через фильтры, установленные специалистами по связям с общественностью.
– Ну ладно, ладно. – Эдди помахал рукой. – Раз это такая больная тема, давай оставим ее и поговорим об испанцах.
– А с ними что?
– В следующий раз, когда ты будешь перед ними выступать, не напирай на то, что они должны влиться в наше общество.
– В наше общество?
– Я сейчас рассуждаю как англосаксонский избиратель.
– Очень важно, чтобы они влились в американское общество. – Тейт не впервые вел этот спор. – Только так мы оградим наше общество от разделения на твое, мое и их. Ты что, не слышал моих речей?
– Подчеркивай то, как важно, чтобы они сохраняли свои обычаи.
– Я это и делал. Я говорил об этом. Я об этом говорил? – спросил он всех, кто мог его слышать.
– Говорил, – подала голос Эйвери.
Эдди не обратил на нее внимания.
– Я просто думаю, как важно, чтобы не показалось, будто ты предлагаешь им отказаться ради англоамериканской культуры от своей собственной.
– Если они живут здесь, Эдди, если они стали гражданами этой страны, они должны усвоить некоторые обычаи, прежде всего – английский язык.
