— Вот как! А мне, по-твоему, не нужен покой? Скажи, Шандор, неужели я все должна терпеть? Ведь от тебя разит на весь дом...
- Что ты сказала? Чем разит?
- Чужими духами... Ты весь пропитался ими! - крикнула мама.
- Нет, с меня хватит! Противно возвращаться домой! Если б не дети...
- Пожалуйста! Можешь уйти!
Дважды хлопнули двери, возвестив, что мама вихрем пронеслась по квартире и вылетела в кухню плакать.
На Кати я не смотрел: она страшно боится, чтобы кто-нибудь из них действительно не ушел.
Когда я наконец решился заговорить, голос у меня был совершенно хриплый:
- Не волнуйся! Он не посмеет уйти.
Кати с сомнением всматривалась в мое лицо, и я чувствовал себя довольно мерзко.
- Говорят тебе, что он не уйдет,- значит, не уйдет. Не посмеет уйти. Да и мама этого вовсе не хочет.
По правде сказать, опасаться особенно было нечего. Сегодня они поругались, завтра он принесет ей цветы, а нам кучу подарков. И мама вовсе не хочет, чтоб он уходил, но вот заведется и твердит: «Уходи!» - будто бес в нее вселился. Но тон у нее такой, словно она угрожает: вот уйдешь - и все мы погибнем. И папа это прекрасно знает. Пусть он резкий, несдержанный, но он и не думает нас бросать.
Пока они ссорятся, мы с Кати беспокойно считаем часы. Кати мнет носовой платок, и у нее дрожат губы. Она боится еще больше, чем я, что какая-нибудь их перепалка кончится разрывом и мы ничего не сможем предотвратить. Сколько раз мы старались их примирить - не получалось. Мне очень жалко маму: утром она уходит чуть не в слезах, потому что до вечера мы остаемся одни. О времени она вовсе не думает, папу провожает до угла, долго-долго прощается, оправляет отвороты пиджака, быстро, украдкой целует. Он нетерпеливо поглядывает то на уличные часы, то на трамвай, а она топчется вокруг него и все не отпускает - как будто отдает взаймы...
Кати не на шутку расстроилась, и мне от этого тоже было не по себе. Она сидела на тахте, подавшись вперед, и из глаз ее ручьем катились слезы.
Мне захотелось погладить ее по голове, но она вдруг вскочила и, ревя белугой, выпалила:
- Это я надушила папин пиджак!
- Идиотка! - сказал я со злостью, хотя вовсе не был на нее зол. Вот из-за какой смехотворной ерунды у нас начинаются скандалы.
Кати с покаянным видом вытирала слезы.
Тут послышались торопливые шаги, и вошел папа. Он был в пиджаке - значит, собрался уходить - и смущенно покашливал.
- Здравствуйте! - сказал он, стараясь на нас не смотреть.- Пойду пройдусь по свежему воздуху. У мамочки болит голова...
Популярное объяснение, лучше не придумаешь. Я посмотрел на Кати, а она, неверно поняв мой взгляд, быстро подошла к папе.
- Папа! Это я надушила твой пиджак!
Он, ошеломленный, уставился на любимую доченьку, понюхал отвороты пиджака, засмеялся и совсем тихо сказал:
- Глупышка ты, доченька! Невообразимая глупышка! Ну, ничего не поделаешь. Через час я вернусь. А у мамы болит голова,- упрямо повторил он и вышел.
Некоторое время мы с Кати зевали по сторонам, она окончательно утешилась и вновь принялась искать косынку в горошек.
Потом послышалась серия хлопаний дверями, три оглушительных удара последовали один за другим.
- Мама тоже ушла,- с тревогой сказала Кати.
- А ты знаешь, из-за чего они ссорятся? - спросил я.
- Сегодня из-за меня и из-за новых туфель.
- Как бы не так. Туфли - не главное.
- А что же главное?
- Всегда найдутся какие-нибудь туфли.
- Туфли?
- Где тебе понять, гусыня! Новые туфли бывают один раз, а ссорятся они постоянно...
- Как ты смеешь осуждать родителей! - гнусаво протянула Кати.- Лучше бы постарался отвыкнуть от хамства.
- Ты права,- сказал я, сердито вздохнув.- И я не безгрешен. Но что поделаешь, когда наш семейный коллектив не на уровне.
- Что такое? Ох, какой умник-разумник выискался! Все на свете ты знаешь!
- Ладно, молчи! - сказал я.
- Что? Вот увидишь...
- Заткнись, тебе говорят!
Больше она не посмела перечить и вышла, сильно хлопнув дверью. Эта дура думает, что так и надо.
Я снова принялся за господина Геринца. Забава удивительно нудная. Но тут резко задребезжал звонок, с ржаньем и топаньем ввалились девчонки и подняли шум, как табун лошадей.
