В Клубе тягуче-скучно, и время еле-еле ползет. Удивительно, ведь сегодня понедельник. Удивительно до тех пор, пока я не обнаруживаю, что каким-то необъяснимым образом Кенни удалось проскользнуть к микрофону мимо стоящего на страже Майка, и он поет нечто, что может быть и неаполитанской песней «О, мое солнце», и «Она будет ходить по горам, когда приедет». Да, самые стойкие посетители в клубных отсеках либо совсем глухие, либо слишком уж преданы этому бару.
— Он что, и в самом деле твой друг? — спрашивает меня Майк, когда мы с Индией входим в медленно прогревающийся зал. — Он назвал твое имя, и я нарушил клубные правила.
— Мы с ним вместе работаем, — отвечаю я. Потом спрашиваю: — Можно с тобой поговорить?
Глаза Майка пробегают по пустому бару из стороны в сторону.
— Конечно. Если ты его уберешь. — И он жестом показывает на эстраду и на Кенни.
Несмотря на внешнюю развязность, я довольно робкая и застенчивая. Вышибала из меня никакой. Но уж слишком много я напортачила в своей жизни за эти последние несколько дней. Все шло так хорошо, пока Индия не заметила, что мы с Джоной «совсем срослись», а я не посмотрела тот телерепортаж…
Ладно, пусть все шло не так уж гладко, но сделаем вид, что все было именно так.
Маршевым шагом я направляюсь к эстраде и тяну Кенни за джинсы.
Он смотрит на меня сверху вниз.
— Хочу попросить тебя об одолжении, — говорю я ему. В ответ раздается дикий вопль. Потом стихает. Потом раздается снова:
— Уичита, дорогая Уичита…
— Кенни, прошу тебя! Умоляю! Майк больше не станет со мной разговаривать, если ты не перестанешь.
Он пристально смотрит на меня сверху.
— Зачем ты поступаешь так, Уичита? — спрашивает он нараспев, как в шекспировском театре. — Дженет раскинула сети, и Джона попался тотчас. Она у него отсосала, когда ты покинула нас. Зачем же ты так поступаешь?
Я сказала, что микрофон и усилитель были включены?
Дженет… отсосала?
Несгибаемые завсегдатаи бара — не глухие, поэтому все слышат и все, как один, поворачиваются ко мне. Никто и подумать не мог, что «свободный микрофон» Клуба предполагает такие импровизации.
— Кенни… — говорю я. — Пожалуйста. Очень тебя прошу, уйди оттуда. А я потом буду слушать все твои новые вещи.
Он резко выключает микрофон и спрыгивает с эстрады. По залу проносится коллективный вздох облегчения.
— Обещаешь? — спрашивает Кенни.
— Обещаю. — Я направляюсь к бару, поэтому оказываюсь к нему спиной, но потом оборачиваюсь. — А что ты имел ввиду, когда пел «отсосала»?
— То, что она сосала. Работала языком. Целовала. В выставочном зале. Вот так! — И он трясет рукой.
Под пластырем у меня начинает дергать порез на большом пальце.
— Не надо ссориться с Джоной, — говорит Кенни, пока мы оба идем к бару. — Он тебя любит.
— Да, — отвечаю я, — именно поэтому он и дал Дженет присосаться к себе.
Замечание довольно глупое и несправедливое. В конце концов, я ведь первая оттрахала бармена.
— Какая еще Дженет? — спрашивает Майк. — Так звали мою бывшую.
— Твоя бывшая носила пистолет на поясе? — спрашиваю я.
Майк скашивает глаза на ряд бокалов, висящих у него над головой.
— Что-то не припомню такого. — Он кивает на угловой отсек: — Ты хотела поговорить.
В угловом отсеке холодно. И растрескавшийся винил, покрывающий сиденья, очень холодный. Холод несет и сквозняк из окон на улицу. Для тепла я обхватываю себя руками и стараюсь, чтобы зубы у меня не стучали. Теперь, когда я оказалась здесь, я не знаю, что сказать. Знаю только, что уходить и оставлять после себя кавардак в чужом доме некрасиво.
— Я… — начинаю я.
— Ты о той ночи? — перебивает меня Майк.
Я концентрируюсь на верхней пуговице его фланелевой рубашки:
— Вроде того.
— Дело в том, что я терпеть не могу такие разговоры. Они выбивают меня из колеи.
Я моргаю — наверное, я выгляжу как идиотка или как ночное животное, на которое направили автомобильные фары — и переношу свое внимание с пуговицы на его лицо.
