Я вылезла наружу.
Мы сели на один из камней, который скатился с земляной кучи, выдавленной вверх корнями дерева, как раз рядом со входом в пещерку. На нем было что-то вроде сиденья. Предплечье Джоны прижалось к моему. Я была вся покрыта старыми листьями, обломками веток, грязью и пометом каких-то зверей. А по Джоне тек пот.
Он открыл кулак, и я увидела, что в нем перочинный ножик. Он вытащил блестящую спиральку штопора и вонзил ее острый конец себе в большой палец. Показалась капелька крови. Потом он протянул руку и взял меня за кисть.
Не помню, испугалась я или нет. Не помню даже, было ли больно, когда он проткнул мне большой палец этим штопором. Но ладонь его была теплой, и маленькие шарики земли и щепочки перекатывались между его кожей и моей.
Когда появилась капля моей крови, он прижал наши большие пальцы друг к другу.
— Вот мы и семья, — сказал Джонз. — И никто нам больше не нужен.
Я вымотана, раздражена и хочу уехать обратно в Чикаго.
Если мама и проиграла, то при чем тут я?
Я сказала своей семье, что она (вернее, он) мне больше не нужна.
Я выбираюсь из больничной палаты, иду по залу и выхожу из двери. Снегопад прекратился. Судя по тому, как выглядят улицы, снег перестал еще до того, как я нашла Джину на кухне. Я просто не заметила белые сугробы высотой в фут у дверей отделения «скорой помощи».
Путь в дом на Мейпл-стрит неблизок, особенно если идешь пешком. На ботинках у меня появилась каемка от соли, которую набросали домовладельцы, принявшиеся очищать свои владения от снега, и снегоуборочные машины городского хозяйства. Где-то я читала, что вернуть прежний вид обуви, испорченной солью, может шампанское. Или коньяк? Ладно, все равно и то и другое — слишком дорогое лекарство для моих купленных на распродаже мокроступов.
Я тяну на себя калитку, сделанную в нашем заборе из окоренных колышков. Забор на фоне навалившего ослепительного снега кажется еще грязнее. Во дворе у кормушек толкутся птицы, и небольшая стайка — кучка? выводок? — скворцов дерется за остатки сала в корзинке. Отсюда их крики звучат как визг свиней, дерущихся за вкусные объедки в помоях, налитых им в корыто. Вообще-то свиней я не видела со времени учебы в начальной школе, когда нас водили на местную свиноферму, но этот звук легко определить и трудно забыть.
В кладовке я нахожу зерно и насыпаю в кормушки, кладу новый кусочек сала в корзинку и наливаю воду в ванночку. Я смотрю, как скворцы толпятся около воды, и тут звонит Индия.
— Ну, слава Богу, — говорит она, когда я отвечаю на звонок. — Ты хоть не застряла где-то на дороге.
— У Джины выкидыш… — говорю я, все еще наблюдая за скворцами.
— Как она?
— …А мне, наверное, надо постараться поскорее уехать, все равно, есть на дороге снег или нет.
Индия молчит.
И я молчу.
— Что бы я ни делала, — говорю я спустя некоторое время, — я все время причиняю людям боль. И я ничего не могу с этим поделать. Она потеряла сознание, но сейчас с ней все в порядке. У нее же есть семья.
— Уичита… — начинает Индия, но обрывает себя. — Рада, что с ней все хорошо.
Я киваю головой своему отражению в оконном стекле.
— Звонил какой-то парень, Майк, — продолжает она. — Он хотел, чтобы я сказала, где ты.
Я опять киваю.
— Уичита?
— Спасибо, — произношу я вслух. — Я ему позвоню.
— Тебе нужны деньги? — спрашивает Индия. — Я имею в виду, чтобы добраться домой? Ведь ты же уволилась с работы…
— А ты откуда знаешь? — спрашиваю я. — Нет, все в порядке. Просто интересно.
— Звонила Дженет. Она сказала, что ты уволилась. И оставила тебе сообщение. Подожди… — Она шуршит бумажками и булавками. Я вижу, как она стоит перед пробковой доской для записок, которую мы повесили рядом с телефоном. Забивая гвоздь, я тогда попала молотком по большому пальцу. Посмотрев вниз, я вижу на большом пальце маленький шрам. Не от молотка.
«Вот мы и семья. И никто нам больше не нужен».
«Я не хочу, чтобы ты уходила». — Но это не голос Джонза. Это мой голос.
— Вот она, — говорит Индия. — «Спасибо. День «Д»[14] — в понедельник!» Очень загадочно. И еще она хотела узнать, можно ли на первое свидание надевать красное. Ты знаешь, что это может значить?
