— Хватит! — сказала я Джонзу. Я сидела на нижней ветке вяза в их дворе. Я забралась на нее, чтобы доказать, что, хотя меня и может вырвать при виде качающихся и вращающихся под ветром верхушек деревьев, высоты я все-таки не боюсь… не то что некоторые. В ответ Джонз сорвал травинку и стал водить ею по моей босой ноге, потому что выше дотянуться не мог. — Хватит. Щекотно же!
* * *
Я крепко сжимаю веки и протягиваю руки к Майку, беру его лицо в ладони и тяну к себе, чтобы поцеловать. В одно и то же время я испытываю чувство вины, испуг, беспокойство и неловкость. Неужели так и должно быть? Не знаю. Сейчас мне все равно. Это операция.
Рука Майка скользит вниз по моему животу, протискивается между ног. Первая моя реакция — сжать бедра, но он целует меня, и я расслабляюсь, позволяю теребить себя, и я уже мокрая, и мне уже на все наплевать.
Потом он поворачивается на другой бок и начинает нашаривать что-то на полу. А я думаю, зачем это он вдруг стал скатывать шарики из пыли, бросив меня дрожать от холода, оставив с ощущением чего-то отвратительного, что невозможно простить.
Презервативы.
Идиотка.
«Ты с ним целовалась?»
«Разве не с ней ты должен вот так стоять?»
«Я же стою с тобой».
Майк тянет меня на себя, но только я не знаю, что мне надо делать, поэтому мы перекатываемся обратно, и он между моих ног… И я никогда не думала, что это так больно.
Теперь, возможно, моя недогадливость насчет презервативов уже более простительна.
Теперь, возможно, вам стало ясно, почему я решила применить именно этот скальпель, чтобы разрезать пополам свою жизнь, жизнь Близнецов. Именно этот скальпель, который прорезал мне путь к освобождению, дав возможность покинуть остальных скворцов.
Ну да, правильно. Я последняя дожившая до наших дней двадцативосьмилетняя девственница.
Точнее, была ею.
Как же так получилось? Нет, не то, что этот волосатый бармен вдруг оказался в моей постели и храпит рядом со мной. Это-то произошло исключительно по моей собственной воле, это можно проследить шаг за шагом от моего высказывания о волшебной палочке («Ею исполняют добрые и злые желания») до приобретения несколько минут назад в известном смысле болезненного опыта.
Из-за чего я в двадцать восемь лет была девственницей?
Даже не знаю. Не из-за болезни. Не из-за опасности. Не потому, что ждала «своего единственного мужчину». И уж конечно, не по каким-нибудь политическим или религиозным соображениям (вроде испытания прелести воздержания).
Как-то так… получилось.
В основном из-за моего убеждения, что мозги у мужиков слишком загустели, чтобы справиться с моим не таким уж и острым (а скорее, просто тупым) сексуальным желанием.
Взять хотя бы Неряху Джефа. Ему достался только один пропитанный влагой поцелуй. После этого я умудрялась ежедневно обходить стороной его помост у входа в столовую, придумывая для этого тысячи разных способов, и каждый следующий был более изощренным, чем предыдущий. Один из них включал карабкание на улицу через окно уборной для девочек, пока Джона потихоньку доставал мою одежду из шкафчика…
Но это уже другая история.
Неряхе Джефу достался только один мокрый поцелуй.
А Бену удалось дотронуться до моей обнаженной груди.
А Скотту — запустить руку мне в трусы, после чего я его ударила.
А с Тимоти — да, с Тимоти, моим музейным начальником, — мы исступленно ласкали друг друга разгоряченными руками в тот вечер, когда стало известно, что моя филигранно выполненная просьба о гранте принесла нам наличные, которые были просто необходимы, чтобы музейный корабль остался на плаву. Мы оба тогда упивались успехом и шампанским, и нам обоим на следующий день было очень неприятно. И с тех пор ни он, ни я об этом не вспоминали.
Вот, собственно, и все, что касается работы руками. За исключением сегодняшней ночи, конечно.
Что же касается густоты мозгов у мужиков… Здесь можно сказать гораздо больше, а список голов с загустевшими мозгами будет не меньше «списка непослушных мальчиков», который ведет Санта Клаус. Если я еще вспомню все имена…
Но все это не отвечает на вопрос «почему?».
Не знаю почему.
Может быть, потому что не хочу знать.
