Я вздрагиваю и просыпаюсь, не понимая, где нахожусь, все еще раскачиваясь на ветряке.
Это Джина и Дилен.
— Ладно тебе, Уичита, — говорит Джина, но голос ее идет с другой стороны кровати.
— Что ты меня трясешь? — бормочет Майк.
Джина взвизгивает.
И продолжает визжать.
— Господи Иисусе, — говорит Майк, натягивая одеяло на уши. — Это что, моя бывшая?
Я сажусь на постели, совсем забыв о том, что на мне, само собой, ничего нет. Дилен сглатывает слюну. Я рывком натягиваю на себя простыню.
— Джина! Замолчи! — говорю я громко, чтобы перекрыть ее визг. То есть очень громко.
Джина затихает. По крайней мере, она больше не визжит.
— О, — говорит она. А потом: — Какого черта вы здесь, в нашей постели?
Я оглядываю комнату, как бы видя ее в первый раз.
— Что? А разве это не моя комната? Я попала в чужую квартиру?
— Вы занимались сексом в НАШЕЙ ПОСТЕЛИ? — Похоже, ген сарказма у Джины отсутствует. В ДНК, доставшейся ей от нашей матери, на этом месте дыра.
— Эй, Джина… — говорит Дилен. — Им, наверное, надо одеться…
Умный мальчик.
Я не испытываю к ним никаких теплых чувств, у меня нет даже желания вести себя благопристойно, поэтому я просто хватаю одеяло, лежащее в ногах, и оборачиваю его вокруг себя.
— Пошли, — говорю я этой милой парочке. — Выйдем в гостиную.
Позади я слышу, как Майк шарит вокруг себя в поисках одежды. Из-за этого незначительного события у меня появляется чувство неловкости, но это не так уж плохо по сравнению с тем, что было бы завтра, когда я проснулась бы по звонку будильника и обнаружила Майка у себя в постели. Что говорят в таких случаях в шесть тридцать утра? «Эй, а у тебя красивая задница… Неплохая была ночка?»
Я дрожу в своем одеяле.
В кино девушка всегда встает с постели и набрасывает на себя шаль, и ей не приходится краснеть, когда она, неслышно ступая, во всем блеске, дозволенном фильмами «после тринадцати»[8], легко идет к окну полюбоваться на луну или сделать еще что-нибудь не менее слащаво-сентиментальное. И она при этом не мерзнет. И шаль с нее не спадает, элегантно прикрывая все самое главное. А это одеяло вовсе не стремится слиться со мной в единое целое. Оно все время соскальзывает с плеча, а когда я наматываю его вокруг себя поверх груди на манер бального платья, оно немедленно сваливается. Но все же я дохожу до мягкого кресла без дальнейших потерь и не даю Дилену возможности увидеть больше того, что он уже видел. Хотя по большому счету это все равно. Он же видел все у моей сестры, а я только ее более старая, потрепанная генетическая версия, этакий увеличенный муляж… от которого у некоторых все-таки перехватывает дыхание.
Я сажусь в кресло и жду, пока Джина и Дилен сядут на диван.
— Это моя кровать, — говорю я, когда они наконец укладывают свои задницы на его поверхность. — И это моя квартира.
— Да пошла ты… — говорит Джина. — Мы уходим.
Она встает, но Дилен сидит и не рыпается.
— Пошли, Дилен.
— Эй, Джина…
Этот парень, похоже, каждое предложение начинает с «Эй, Джина». Я смотрю на реакцию своей младшей сестры. И я его не виню.
— Что? — спрашивает его Джина.
— У меня совсем нет денег.
Ах, вот оно что. Настал момент истины.
Джина пожимает плечами.
— У меня есть немного.
— Нет, и у тебя нет. Ты истратила их на кино.
Она кусает губы.
Она садится обратно.
Из спальни выходит Майк. Впитывает атмосферу.
— Похоже, вам всем надо выпить кофейку, — говорит он и направляется на кухню.
Когда он возвращается в гостиную, мы все еще сидим и молчим. Он наклоняется и целует меня в щеку.
— Четыре человека — это уже слишком много, — говорит он. — Особенно в семейных делах. — Он начинает говорить еще что-то, но потом просто пожимает плечами. — Ладно, еще увидимся.
Оглядываясь по сторонам и улыбаясь, я стараюсь справиться со своим смущением, неловкостью, чувством вины — ну как я могу не чувствовать себя виноватой? — и хочу сказать что-нибудь нейтральное, вроде «увидимся в Клубе». Но слова застревают у меня в горле, потому что до меня вдруг доходит, что в Клуб я, вероятнее всего, больше не пойду. Поэтому я проглатываю эту ничего не значащую фразу, киваю головой и с трудом выдавливаю из себя:
