Леонид Ильич неуклонно проводил в жизнь то, что считал правильным. У него был твердый характер. Но не позволял себе рискованных шагов, не спешил. Вел себя осторожно и предпочитал сложный вопрос отложить. Он был разумным человеком, избегал крайностей. Как бы на него ни жали, если ему что-то было не ясно, если сомневался (а сомневался он часто, поскольку ему элементарно не хватало образования), говорил:
— Отложим, мне надо посоветоваться.
И действительно советовался с теми, кому доверял, интересовался реакцией других членов политбюро. Перед важным решением их обзванивал. Добившись поддержки, Брежнев приходил на заседание и веско говорил:
— Мы посоветовались и думаем, что надо действовать так-то и так-то.
И его люди дружно подхватывали:
— Правильно, Леонид Ильич.
С годами Брежнев отработал технологию избавления от тех членов политбюро, которые с ним не соглашались. Перед очередным пленумом ЦК генеральный секретарь внезапно уединялся с тем, с кем хотел расстаться, и просил подать заявление об уходе на пенсию. Брежнев убрал всех, кто мог составить ему конкуренцию. Оставшиеся в политбюро были либо очень престарелыми людьми, либо сами понимали, что ни на что не могут претендовать. В руководстве партией не осталось никого, кто был бы заинтересован в его уходе. Напротив, члены политбюро хотели, чтобы Леонид Ильич оставался на своем месте как можно дольше. И они вместе с ним.
Хрущев сделал Шелепина секретарем ЦК, заместителем председателя Совета министров и в ноябре 1962 года назначил председателем Комитета партийно-государственного контроля. Такой набор должностей сделал Шелепина одним из самых влиятельных в стране людей.
Ни к кому Хрущев не относился с таким доверием и никого не поднимал так быстро, как Шелепина. Ценил его деловые качества, поручал ему самые важные дела, в частности партийные кадры и контроль над аппаратом. Дочь Хрущева вспоминала:
— У меня такое убеждение, что Хрущев делал ставку на Шелепина. В последнее время он сам говорил, что пора уходить, мы уже старые, надо освободить дорогу молодым.
Может, Шелепин и Семичастный зря приняли участие в свержении Хрущева? Им было бы лучше, если бы он остался. Не жалели ли потом Шелепин и его друзья, что все это сделали?
Владимир Семичастный говорил:
— Нет. Хрущев к нам хорошо относился, он даже не поверил, когда ему сказали, что мы с Шелепиным участвовали. Но дело не в этом. Обстановка в стране была такая, что нельзя было больше этого терпеть. Мы ошиблись с Брежневым, хотя объективно у него все данные были. Косыгин бы подошел, но он всегда оставался на вторых ролях. А Брежнев подходил по всем данным. Видная роль в партии. Занимался космосом, ракетными делами. Симпатичный, общительный…
Брежнева поначалу считали руководителем слабым, временным. А стране нужна крепкая рука, вот и думали, что Брежневу придется уступить место более сильному лидеру Шелепину.
— Скоро все переменится. Лёня долго не усидит, придет Шелепин. Шурик меня не забудет, ему без меня не обойтись. Надо только немного подождать, — говорил Аджубей, ссылаясь на старых приятелей по комсомолу — директора ТАСС Дмитрия Петровича Горюнова, заместителя управляющего делами ЦК Гранта Тиграновича Григоряна (оба вскоре лишатся должностей).
По словам Аджубея, «Шелепин ни в грош не ставил Брежнева. Да тот по силе характера не годился и в подметки Шелепину, «железному Шурику», как называли его в ближайшем окружении… Многое обещало Шелепину победу в предстоящей схватке с Брежневым. Он к ней готовился. Однако не учел, что силу ломит не только сила, но и хитрость. И тут ему было далеко до Брежнева».
Шелепин был образованнее, моложе и энергичнее Брежнева. Вокруг него группировались недавние выходцы из комсомола, занимавшие видные посты в органах госбезопасности, внутренних дел, аппарате ЦК, идеологических учреждениях. Они отзывались о Брежневе не слишком уважительно и полагали, что страну должен возглавить Шелепин.
— Шелепин его так и воспринимал, — рассказывал Лео нид Митрофанович Замятин, заведовавший отделом в ЦК. — Брежнев — работник максимум областного масштаба, а не руководитель огромного государства; он примитивен, две-три мысли связать не в состоянии, теоретических знаний никаких. Ему все речи писали…
