Под его взглядом женщина каменеет, начинает разглаживать складки на своей юбке, словно только ради этого и встала. А затем, медленно-медленно, снова присаживается.
Обернувшись к Дине, Ларри видит, что она страшно устала — не от приема посетителей, не от скорби, не от родительских обязанностей. Брат — вот кто ее измучил.
Он дожидается, пока ее лицо смягчится.
Не дождавшись, боясь упустить случай для беседы наедине, начинает сам.
— Над душой стоят, — говорит Ларри.
Дина театрально закатывает глаза — больше никак не может ответить.
— И это продлится еще пять дней, — говорит он. — Бесконечных дней.
— Знаешь, что такое бесконечность, Ларри? Знаешь, чего твоя сестра не выдержит до конца недели? И это намного, намного хуже!
Ларри призадумывается.
— Меня? — переспрашивает он.
— Верно. Вот чего я не могу вынести. И мой муж тоже. И… дети у меня золотые, но, чую, у них тоже очень скоро никакого терпения не хватит.
Ларри начинает было отвечать, но сестра, грозя пальцем, заставляет его умолкнуть. Она еще не все сказала:
— Ларри, выслушай. Не могу же я постоянно напоминать тебе, что люди-то эти хорошие. Сил моих нет каждую минуту тебе втолковывать: в доброте нет ничего, кроме доброты. Если тебе хочется видеть неприязнь там, где только приязнь от чистого сердца…
— От чистого сердца? — говорит Ларри. — Не стану отрицать, в такое время эти люди подставляют плечо. Но всё ли тут, — говорит он, указывая куда-то за стену, на комнаты за пределами кухни, — и вправду идет от чистого сердца?
Дина скрещивает руки на груди. Дина безмолвно бросает ему вызов: а ну, осмелишься продолжить?
— Если б от чистого сердца, они все равно прибежали бы в полном составе, если бы ты стала некошерной или противницей Израиля. Или если бы ты вдруг стала лесбиянкой.
— С чего мне вдруг становиться лесбиянкой?
— Ладно. Тогда — Ави, если бы он стал геем.
— Ави? Мой муж? Ави, у которого даже сейчас, в такой-то обстановке, встает?
— Фу, — говорит Ларри. Затем, поразмыслив над услышанным, замечает: — Стопудово. Ави — гей. Собрались бы они здесь всем скопом, если бы жизнь вдруг вот так перевернулась?
Предположение чисто теоретическое.
Похоже, Дина сейчас не настроена предаваться теоретическим рассуждениям. И хотя еще вчера она приказывала ему не повышать голос, теперь рявкает довольно громко:
— Хватит!
Крик отдается эхом.
Его услышали и в гостиной, и в столовой, наверняка. Ларри прямо-таки чует присутствие всех этих скучающих соседей, выискивающих, что бы поклевать на столе с бейглами, печеньем и переизбытком сырых овощей.
Он знает: после вспышки гнева гости перестали пастись и сейчас пристально смотрят сквозь стену; криво нарезанные, надтреснутые кусочки моркови зависли в воздухе, не успев окунуться в миски с затвердевшим поверху хумусом и бабаганушем.
Ларри глубоко дышит, пытается посчитать до десяти.
— Хватит? Чего? — спрашивает он, слишком долго выждав после вопля Дины.
И почему-то горделиво расправляет плечи, словно это самая остроумная на свете отповедь.
— Я раскрыла перед тобой свои двери, — говорит ему Дина. — Двери моего дома. Он всегда был и твоим домом. И моя община — она всегда была и твоей тоже.
— Что-о, мемфисская община? Где не так уж далеко от тела нашего отца покоится тело Элвиса? Брось, это слишком.
— Мемфис, Бруклин — какая разница? Ортодоксальная община, община «Молодой Израиль» — она одна и та же в любой точке мира. Это твой дом, Ларри, где бы ты его ни нашел, даже если ты из этого дома сбежал.
Как она может говорить, что он сбежал?! И где говорить — в Теннесси! Говорить такое пожизненному ньюйоркцу! Надо же такое сморозить, переплюнув всё в этом штате — «Гранд-оул-опри», «Жареную курочку от Гаса» и «Хи Хо»[8]. В штате, где Ларри, если бы его не изводила бессонница от помрачения мозгов, все равно не сомкнул бы ночью глаз от страха, что какой-нибудь долбаный паук-отшельник укусит его во сне и проснется он со сгнившей ногой — если проснется.
Как может Дина — ладно бы, кто другой, но Дина? — говорить, что это он сбежал? С точки зрения Ларри, это сестра, выйдя замуж за Ави, уехала из Бруклина на Луну. Кто пустил корни в их родном городке, так это Ларри. Посмотрите хоть на его адрес. Или кровать размера суперкомфорт с матрасом «Осанкопед», где Ларри приклоняет голову каждую ночь в настоящей, за непроницаемо-черными шторами, темноте, стоит не в трех станциях метро от квартала их детства?
