Н.В.Гоголь. Тарас Бульба
О том, что пришло утро, Петруша Тихогромов догадался, когда заметил, что сквозь щель под входной дверью пробивается свет. Лучики были неуместно радостными и тёплыми, точно из другой жизни. В зале стало светлее и страшнее. Было больно смотреть на грязных, запуганных людей, ползающих меж рядов. Две девочки, хрипло визжа, катались по полу, сцепившись в борьбе за бутылку с остатками минералки. Модный мальчик с клипсой в ухе пытался забиться под ковровую дорожку. Словесница Вера Кирилловна, бледная как смерть, тихо окоченевала от ужаса неподалёку от Тихогромова. Пожалуй, она давно умерла бы от страха, но рядом оказалась молодая мама с кричащим младенцем. Мама поминутно теряла сознание, и Вере Кирилловне приходилось подхватывать младенчика. Только это и заставляло несчастную держаться на плаву.
Моджахеды тем временем преспокойно делали утреннюю зарядку. Франкенштейн и Людоед отжимались на кулаках и приседали на кривых мускулистых ногах. Самурай долго медитировал, потом вдруг вскочил и начал танцевать, уродливо перекручиваясь и заламывая руки. Потом террористы достали коврики и начали молиться, тыкаясь резиновыми мордами в пол. Телевизор не выключали всю ночь, теперь на экран подавали картинки с четырёх видеокамер, установленных на разных углах здания. Петруша пригляделся: одна из камер глядела во внутренний дворик, вторая — на храм Мартина Исповедника, третья уставилась в сторону главного входа и последняя — на дымящиеся руины младшего корпуса. Неужели… Петруша приметил позади остывающих развалин едва заметный в дыму, крошечный силуэт танка «Т-72», перегородившего неширокий переулок. «Ура! Школа уже оцеплена, — обрадовался кадет. — Скоро наши начнут штурм!»
Около десяти часов утра случилось кое-что важное. Упырь снова говорил с генералом, тот в очередной раз умолял террориста «пойти навстречу», предлагал новые кандидатуры вместо президента. Упырь раздумывал несколько минут, почёсывая антенной висок и постукивая носком шнурованного ботинка по канистре с водой, которую моджахеды притащили для себя.
— Аи, ты меня надоел, — наконец поморщился главный «дух». — Я вижу, ваш президент такой трусливий, как жэн-щина! Я нэ хачу с ним говорить.
Петруня торжествующе сжал кулаки. Он не расслышал, кого именно «духи» потребовали вместо президента, Упырь назвал его имя слишком тихо. Должно быть, он вызвал министра обороны или известного правозащитника? В конце концов, это не так важно. Главное, что террористы больше не настаивали на невозможных условиях, не требовали к себе президента.
Петруше всё время казалось, что штурм вот-вот начнётся. Иногда ему чудилось, что за стенами актового зала что-то щёлкало и будто слышались быстрые шаги. Но время шло, и никто не проламывал танками стену актового зала, не спускался с потолка на тросах и не забрасывал сцену газовыми гранатами. «Наши хотят подготовиться получше», — успокаивал он Надиньку, совсем обессиленную от страха. Он тихонько объяснил ей на ушко, что людям, которые сейчас готовятся их освободить, нужно разведать оборону террористов, продумать всё так, чтобы заложники не пострадали. Кадет понимал, что нашим, как воздух, необходимы любые сведения о численности, вооружении и местоположении «духов». Тихогромыч терзался, ёрзал на стуле и даже грыз ногти. Ему было стыдно: здоровый кадет, будущий офицер, находится в зале среди заложников, всё видит, всё понимает, располагает ценнейшей информацией о моджахедах и никак не может придумать, как бы сообщить эти сведения своим!
«Морзянка? Вымпелы? Сигнальные ракеты? — Петруша растирал лоб ладонями и тихо стонал от бессилия. — Бросить в унитаз бутылку с шифрограммой?.. Ой, это уже бред. Ну почему я такой тупой? Вот друг Царицын давно придумал бы способ сообщить нашим и про снайперов, и про тыкву с тротилом, и, главное, про Колдуна с пультом в руке! А я только моргаю и губами чмокаю, а сделать ничего не могу…»
Больше всего бедному Тихогромычу хотелось, чтобы Иван Царицын оказался сейчас рядом.
* * *
Московское утро в начале ноября темнее самой ночи. Автомобильный гул наглухо обложил центр города, но Марксистская площадь, охваченная ярко-жёлтыми лентами, сдавленная бетонными отбойниками, была пуста, если не считать пары армейских грузовиков, раскоряченных поперёк. Вверх по Нижегородской ползли автобусы с омоновцами, лица парней от внутреннего напряжения казались сонными. Сбоку, посреди побуревшего газона, раздулись на ветру огромнейшие светло-серые палатки, в них толкались озабоченные люди в белых и зелёных медицинских халатах. В устье Большого Коммунистического переулка громоздился довольно грязный танк с белыми крестами на бортах. За десять метров до танка размахивали своими волшебными палочками дяденьки в форме автодорожных инспекторов.
