Взгляд Даны скользнул по иссечённому шрамами телу витязя, и остановился на стоптанных сапогах, рядом с которыми черевички невесты казались игрушечными. Такая же грубая обувка была на ногах варвара, что когда—то появился в её пещере… Воспоминания нарушил тихий голос Ясны:
— А как же княжья служба?
— Что теперь княжья, когда дважды на перуновой побывал. Ныне я сам по себе. Владимиру все долги отданы.
— Ну и как там, в вечной дружине?
— Не шибко весело, Ясна! — ответил богатырь, помедлив. — Не шибко, моя ладушка. Те же груши, только сбоку. У богов вообще всё не весело…
Он умолк, засмотревшись на пылающий озорь. Солнце устало валилось под тяжестью дня и, остатки его жара окрасили пурпуром верхушки деревьев. Ослабшие лучи, как излётные стрелы, бились в густую кольчугу листвы, но тут же бессильно вязли в плотной зелени. Вечернюю тишину нарушал только плеск рыбы на отмелях, да далёкие струнки неугомонного сверчка. В камышах снова блеснуло и по воде заскользили расходящиеся круги. Когда первый из них достиг берега, лес уже скрыл людей от любопытных глаз снующих над водой стрекоз….
…Услыхав шаги, леший встрепенулся от дрёмы, повертел головой. Неподалёку увидал пару, что медленно брела среди засыпающих деревьев…. Узрев пылкие объятия, почесал косматую шевелюру, крякнул.
— Эх, люди, людишки, человечишки! Чудное племя. Чуть что — сразу к бабам, будто заняться больше нечем. О!.. Пожалте!.. И эти туда же… Вона чё! Уже договорились! Эва… молодец то, бородишшу отрастил чуть ли не до пупа, а всё туда же, ротом за титькой тянется, будто дитятко неразумное.
Леший опустил глаза, переворачиваясь на другой бок. Устроившись поудобней, вновь глянул в просвет между ветками.
— О, и руками хапает, будто глазам не верит, что перед ним та же баба, которую привёл… чудно! Ага, пояс сымает, едва пряжка не лопается. Оно конечно! Ради такого дела, надо и ремень порвать, и пряжку погнуть… А куды ж спешить, простофиля? Девка не убегёт, ежели уже согласилась. Да и до первых петухов ешо пять раз запыхаться успеешь. Эх, торопыги. И чего Род в них нашёл? Все звери, как звери: напрыгнул, сделал дело — в кусты, и то весной. Эти же круглый год милуются. Эх, молодость… Глазы бы мои на это не смотрели. Ещё хорошо, что не Купало нынче, а то нашему брату вообще деваться некуда. Разбредутся по всему лесу, да пыхтят, как весенние ежи.
Он прижал мохнатые уши, ворчливо посетовал, что не умеет сворачивать их в трубочку. Поискал глазами две шишки на затычки, да разве их в дубраве найдёшь, а жёлудям ещё не время. Свернулся калачиком, вновь закрыл глаза. Тёплая ладонь ветерка коснулась деревьев.
— Разума моя… — вплелось в робкий шелест листвы.
Травинки колыхнулись, приняв на себя тихий вздох Лешего. По глубоким морщинам заскорузлого лица скользнула скупая росинка…
…Ночное светило повисло над зеркалом чёрной воды и, затмевая робкие звёзды, любовалась своим отражением. Посеребрённая её светом листва дрогнула и расступилась. Двое выступили на берег, остановились у кромки воды. Не размыкая рук, долго смотрели на зыбкую лунную дорожку.
— Как там нынче, при дворе? — тихо вспомнил Рагдай. — Небось, всё пир горой?
Ясна помолчала, прикоснулась щекой к его прохладному плечу, отрицательно качнула головой:
— Пир раньше был, — она поглядела на далёкую гриву леса. — Теперь одно похмелье.
