— А не боитесь, что по пути улизну, да засыплю всю дорожку вашими костями! Не вы первые, не вы последние.
Сотник хмыкнул разваливаясь на подушках, в одну руку взял чашу, в другую — горсть заморских сладостей. Бутян тоже сверкнул зубищами, откинулся на цветастые шелка и мечтательно заговорил:
— А мы тебя, любезный, в полумёртвом виде повезём. Чуть оживёшь, ещё приплющим и так до самого места.
— А там как? — огрызнулся Кощей. — В рыбу обернётесь?
— Зачем в рыбу, плавниками кругляш не ухватить, для этого руки нужны. Так что, ради такого дела, мы и человеками поныряем, с руками и пальчиками!
Подтверждая свои слова, Бутян поднёс к глазам Кощея пудовый кулак и, неожиданно схватил Бессмертного двумя пальцами за нос. Что—то хрустнуло, Кощей невнятно гукнул и застонал. Не выпуская носа, Бутян приблизил лицо и заглянул расширенные, пульсирующие от боли зрачки.
— Хватит лосём прикидываться! Говори, гад, когда слово сдержишь. Не то буду тя перемалывать по частям, а что останется в муравейник брошу. За недельку—другую, думаю, остепенишься, если мураши до мослов не отчистят.
Кощей захрипел, едва продавливая слова сквозь оскаленные зубы:
— Да не вхож я к Дане! Она меня и близко не подпустит, не то что разговаривать!
— Эт что ж так строго? — сочувственно поинтересовался Бутян, постепенно настораживаясь. — Вы же вроде, одного поля ягоды.
— Не одного, — с трудом выдохнул Кощей. — Я из людей, они из Первых… А Дана[66] вообще зареклась с людьми встречаться…
— С чего бы это? — перебил Извек, переставая жевать.
— Да связалась как—то с одним дураком, до сих пор по нему, бестолковому, сохнет… А он вроде вас: в поле ветер — в задне дым. Хвост торчком поставил, и давай по миру круги нарезать. Всё добро искал, для всех. Зло уничтожить торопился. Корень зла найти вознамерился. Ну и где он теперь? Попал, как кур во щи, в кагорту Светлых… вот и гнётся поныне от вселенских забот…
Извек навострил ухо, но лицо сделал придурковатое, закинул в рот ягодку и, как бы невзначай спросил:
— Ага, слыхивал про такого. А он один был, либо со товарищи?
— Со товарищи, — простонал Кощей. — Такими же дурными, как и сам. Пока для всех счастья искали, едва мир вверх ногами не перевернули.
— А что, — мечтательно протянул Бутян, отпуская нос. — Может и нам взяться? Хорошими станем, добрыми, старичков забижать не будем, а, дедуля!?
Бессмертный презрительно улыбнулся сквозь выступившие слёзы.
— Кишка у вас до него тонка… Он хоть и дурак, да было в нём что—то… Теперь таких не рожают.
— Ну, тонка так тонка, — согласился Извек. — А поведай—ка, дедуля, откель ты про мою заботу узнал? Ты же говорил, что живёшь тут отшельником, никуда не выходишь, Дана и прочие тебя ныне не привечают?
— А что тут узнавать, — проворчал Кощей. — У тебя ж на лбу всё было написано. Приглядись, так любой прочтёт.
— Эт как? — опешил Сотник, разглядывая лоб в начищенное до зеркального блеска блюдо.
— Да просто всё. Кислая морда у человека бывает не так часто, как кажется. Когда голоден или оскорблён — рожа жалкая или злая. Голодом таких как вы не огорчишь, да и оскорблений не стерпите, либо пришибёте, либо самих прибьют.
Извек переглянулся с Бутяном, тот кивнул утвердительно, а Кощей продолжал:
— Ехал ты тосклив и задумчив. Ежели б тосковал по дорогой утрате, на челе бы оставили след безысходность и растерянность. Ты же таковым не казался. На тоску от неприкаянности тоже не похоже: такие гои на дороге не валяются и без дела не сидят. Задумчивость глубокая, глаза делает строгими и, либо губы сжимает, либо что—нибудь в зубы суёт: соломинку там, или ноготь.
Отбросив пару мелочей, остаётся одна кручинка — сердечная. Опять же, если б простой девкой озаботился, то был бы просто задумчив, решал как её самому привадить, или к ведунам поспешил. Навидался я подобных. Ты же не торопился своего добиться, потому как знал, что не в твоих силах такую бедулю решить, от того и по сторонам глядел рассеянно. А тут дело ясное: не из людского мира зазноба твоя! А уж когда ты на стену со зверями вылупился, тут уж совсем всё ясно стало. Полканов с индриками, змеев с семарглами,
