О чем они думают в такие минуты? Когда я задавал этот вопрос знакомым индонезийцам, то чаще всего слышал такой ответ: ни о чем. Просто созерцают и вместе с восходом солнца, пробуждением гор и лесов постепенно освобождаются от ночных чар. Они не отрывают себя от окружающей природы, чувствуют себя ее неотделимой частью и поэтому живут, бессознательно подчиняясь естественному ритму, который, по их мнению, задают незримые силы. В честь этих сил воздвигнуты храмы высоко в горах, куда вела блестящая от влаги дорога.
Появилось солнце. Но затянутое плотной, моросящей пеленой небо съедало солнечные лучи. Все вокруг было окрашено в серый цвет. Серыми были густые кусты, кроны деревьев, еле-еле тащившаяся впереди перегруженная «тойота». Обогнать ее на узкой, скользкой и крутой дороге было немыслимо. Стало так холодно, что пришлось включить в автомобиле печку. Подумал: вот ведь скажешь дома, в Москве, что в тропиках, под экватором, ездил с обогревателем,— не поверят! Переживал, что при таком скудном освещении с моей слабой пленкой не сделаешь приличного кадра. А когда еще представится возможность побывать на плато? Подъем казался бесконечным.
И вдруг Дьенг открылся. Неожиданно, как огромная чаша с краями — горами. И хотя внизу, на дне чаши, ватными клочками плавал туман, небеса по-прежнему держали землю в сумерках, и было такое впечатление, будто ты вырвался из темного туннеля. Да так оно по сути дела и было. Я вывел машину с тесно зажатой мокрой зеленью узкой дороги на простор. Переход был настолько резким, что даже отсутствие солнечного света не препятствовало возникновению радостного чувства облегчения. Можно себе представить, что испытывали в такой момент паломники VII века, выходившие в изнеможении после долгих и трудных дней подъема на залитую солнцем гигантскую арену. Недаром это место назвали Дьенг, соединив два слова: ади — «прекрасный» и аенг — «удивительный».
На дне чаши сквозь туман были видны камни восьми шиваистских храмов. Они то скрывались в густых белесых клубах тумана, то проглядывали через неожиданно открывавшиеся просветы. Пока я стоял на краю чаши и пытался разобраться с картой, солнце прорвало небесный полог, туман стал таять на глазах. Плато преобразилось, оделось в парадный мундир, расцвеченный нежной зеленью травы, голубизной озер, синими тенями далеких гор.
Типичное индонезийское чанди в плане — четырехугольник со стороной основания четыре-пять метров. Различаются цоколь, средняя часть, пирамидальная ступенчатая верхушка. Ко входу — небольшому крытому порталу — примыкает лестница с балюстрадой. Целлы сделаны из местных вулканических пород. Они удивительно целостны, компактны.
Вход в чанди увенчан головой Кала, этим традиционным для индонезийского зодчества мотивом, символизирующим время. В гротескном лице сочетаются элементы натурального и фантастического, символического и чисто декоративного. У львинообразного чудища выпученные глаза, раздутые ноздри, обнаженные клыки. Но оно совсем не страшное. Постепенный переход гривы в гирлянды цветов и листьев придает стражу храма добродушный вид. Кала кажется существом, которому «по роду службы» надо делать устрашающую гримасу, но на самом деле оно дружески к тебе относится и нисколько не опасно.
Несколько в стороне стояло чанди, посвященное одному из героев эпоса — Биме. Храм был окружен сетчатым забором, его подножие заросло вьющейся мимозой. Если коснуться хоть одного листика этого растения, то моментально съеживаются в иголочки все листья от кончика стебля и до корней. В некоторых углублениях целлы были видны скульптурные головы бесстрашного Бимы. Лицо задумчиво, созерцательно. Но в то же время нет сомнений в том, что оно принадлежит земному человеку. Живость лицу придает едва уловимая улыбка, навеки застывшая на каменных губах. Состояние духовной концентрации здесь не доведено до полной отрешенности, как в индуистских скульптурах. В этом, как и в изображении Кала, чувствовалось проявление самобытности яванских резчиков по камню. Они не стали слепо следовать индийским канонам, придали своим творениям реалистическую убедительность.
