— Конечно, господин Лакедем, о чем речь… — заволновался Иоахим. — Вы можете на меня рассчитывать!
— Я знаю, — сказал я.
Через кухню я вышел на задний дворик «Кенотафа». На улице было холодно и сыро; кирпичные стены покрывала жирная копоть. От лампочки под жестяным конусом струился блеклый желтый свет. Я спустился с крыльца, прошел мимо припаркованных машин в дальний конец двора и присел на корточки за мусорными баками. Там был ржавый канализационный люк.
Мне пришлось упереться коленом в землю, испачкав парадные брюки, и потянуть обеими руками, чтобы откинуть ржавую крышку. В лицо пахнуло теплой и липкой вонью. В коллекторе был спрятан длинный и тяжелый брезентовый тюк.
Вернувшись к своей машине, я погрузил тюк в багажник, а сам сел за руль и включил зажигание. Пока прогревался мотор, я закурил.
Вдалеке, за сетчатым забором Хатшепсута, шел на разгон «Геркулес». Его темно-серый силуэт набирал скорость на взлетной полосе, мчась прямо на «Кенотаф». Четыре огромных пропеллера превратились в размытые радужные кольца. С каждой секундкой самолет неумолимо приближался. Казалось, еще чуть-чуть, и он проломит хлипкую ограду и врежется в «Кенотаф»…
На всякий случай я проверил бардачок — там лежало удостоверение на имя Ахашвероша, корреспондента сеннаарской телекомпании «Упарсин», с подписанной Метемфосом аккредитацией и правом нарушать комендантский час по служебной необходимости. С этой запаянной в пластик карточкой патрули «Мастабы» были мне не страшны… Я загасил папиросу, включил передачу и тронулся с места.
Когда я вызжал с парковки, «Геркулес» все-таки оторвался от земли и стремительно пронесся над «Кенотафом», утопив все вокруг в реве своих двигателей.
Напротив конторы Ксатмека находился вербовочный пункт Безымянного Легиона. На бронированной двери висел плакат: легионер в белом шелковом шарфе и с фаустпатроном на плече, на фоне пылающей горы Меггидо гневно призывал: «Оставь прошлое в прошлом!», попирая ногой черепа поверженных врагов. Дверь конторы Ксатмека была украшена скромнее: над табличкой «Туристическое агентство „Пернатый змей“» был нарисован символ армии Итцкоатля, парящий над пирамидами Астлана.
Я постучал, и дверь мне открыл громадный негр с переломанным носом и расплющенными ушами. В одном ухе у него было четыре когтя леопарда — в Тимбукту это означает, что перед вами человек достаточно отчаянный, чтобы иметь четырех жен. Негра звали Усанга Синда Догбе Тамбекай; в недавнем прошлом профессиональный боксер в Амаравати и вышибала в Сеннааре, он тихо спивался в Тхебесе, пока Ксатмек не нанял его водителем автобуса.
— Добрый вечер, бвана, — белозубо ухмыльнулся Усанга при виде моего смокинга и бабочки. — Бизнес идет хорошо?
— Как всегда, — рассеяно сказал я, протаскивая брезентовый тюк через узкий дверной проем. — Шеф на месте?
— У себя…
В кабинет Ксатмека можно было попасть только через приемную. Несмотря на поздний час, посетителей здесь хватало: три сильно накрашенные девицы в чулках-сеточках, чей род занятий не вызывал сомнений, пожилая подслеповатая женщина — видимо, ткачиха, семейная пара с грудным ребенком, две кряжистые бабы, промышляющие челночной торговлей, молодой паренек, штудирующий тхебесско-сеннаарский разговорник, подозрительный тип в черном берете, выдававшем в нем беглого диссидента, и пара крепкого вида мужиков, грузчиков или строителей… Этот типовой набор нелегальных эмигрантов в Сеннаар безропотно пропустил нас без очереди.
Ксатмек сидел за столом и, тихо матерясь по-астлански, выстукивал что-то одним пальцем на допотопном «ундервуде». Рядом с «ундервудом» лежала стопка желтых тхебесских паспортов.
— К вам гость, бвана, — прогудел Усанга.
— Если я испорчу еще один бланк, — сказал Ксатмек, не отрываясь от машинки, — я вырежу тебе печень, Усанга, и съем на завтрак.
Усанга предпочел молча ретироваться, тихонько притворив за собой дверь.
— Сколько их осталось? — спросил я.
Ксатмек поднял глаза.
— А, это ты, Раххаль…
— Сколько у тебя осталось бланков? — повторил я.
— Мало, — скривившись, сказал он. — Скоро надо будет закрывать лавочку.
