— О справедливости.
Мне стало весело:
— О мести, вы хотите сказать?! Оставьте мечты, Франческа. Боги не выполняют человеческих просьб. Если вам так важно отомстить, сделайте это. Хотите я дам вам кинжал?
Она покраснела, сжала кулаки и отступила.
— Что, боитесь крови? Оставляете богам грязную работу? С чего бы они должны делать то, на что у вас не хватает духа?
Девушка выпрямилась — ни дать, ни взять императрица перед грязным плебеем.
— Я молилась о справедливости, — тихо, но твердо сказала она. — Пусть боги измерят чашу вашей вины. Мне это не по силам, потому что вы правы — я слишком жажду мести.
— Рука об руку квартерианское всепрощение и разеннские страсти, как трогательно. В духе заветов от Тефиды и Гайи, — я шагнул к ней, она подалась назад. — “Любите врагов своих” — так, Франческа? Я — ваш враг, как насчет поцелуя?
Я снова сделал попытку сократить расстояние, девушка снова отступила. А потом подхватила юбки и побежала вниз по склону, туда, где щипала траву гнедая кобыла из замковой конюшни.
Я вернулся в храм.
Беглый осмотр помещения изнутри подтвердил предположения. Я готов был поспорить хоть на свой магический дар — пару столетий назад это здание пучилось щупальцами апсид по всем сторонам света.
Что же — вот и возможность проверить насколько правы богословы в своих мутных теологических изысканиях. Если подобные места и впрямь средоточие битвы начал, в чем лично я очень сомневался.
Я надрезал руку чуть ниже локтя и начал путь посолонь с восточной апсиды.
Изваяние Гайи — величественной, полногрудой, слегка грузной. Дарующая стихия, жизнь, незыблемость и косность. Обмакнув палец в кровь, я вычертил на ее алтаре знак Ингуз. Присяга той, чьих даров я так и не смог ни понять, ни принять.
Алтарь Разящего. Меч в руке, на лице застыла гримаса ярости. Я знал его другим. На моей родине, на моей настоящей родине, не в Прайдене, принято говорить, что бог огня не столько зол, сколько любит злые шутки. В этом мы с ним схожи. Наверное оттого он и одарил меня так щедро.
Я оставил Кано на алтаре того, кого в мыслях привык называть не Адраном, но Лофтом.
Колчан за спиной, флейта в руке, чернильница на поясе. Капризный и ветреный Афир — проводник и властитель путей. Мой дар его стихии — руна Ансуз.
Последний алтарь. Я остановился, вглядываясь в лицо статуи, изображавшей Скорбящую Заступницу. Почему ладан? От нее пахло можжевельником. Память мало что сохранила, но можжевельник я помню точно.
Можжевельник и холод. От нее всегда тянуло инеистой прохладой.
Неизвестный скульптор постарался. Лицо Тефиды, согласно канону, было скрыто под капюшоном, но вся склоненная фигура и сложенные в мольбе руки выражали безмолвное отчаяние. Крик в камне. Скульпторы Рино талантливы не меньше художников.
Лагуз — руна воды.
В центре храма, там, где когда-то вечность назад находился алтарь пятой богини, на полу мозаикой был выложен круг с изображением птицы в центре. Я опустился на колено и вычертил размашистый косой крест.
Руна Гебо. Дар и свобода. Дар свободы.
Мои губы беззвучно шевельнулись, повторяя слова присяги мертвым богам. Я — Страж пустой темницы. Лишенный предназначения. Свободный от всего.
“Для чего?” — спросил я у каменных истуканов. Спросил у единственной силы, перед которой имел обязательства. Мир одарил меня щедро, слишком щедро. И так ничего и не потребовал взамен.
Мужчине нужно дело. Я болен бездельем, болен своей бесконечной свободой. Куда бы ни пошел, я нигде не встречаю достойного сопротивления. Все дается слишком легко.
И все теряет смысл.
Я могу все, но ничего не хочу достаточно, чтобы стараться на пределе сил. И ни во что не верю, потому ни к чему не способен. Цинизм — самый страшный яд, он душит любые мечты на взлете.
Я стиснул зубы и вслух попросил у богов для себя дело по силам.
Свечи моргнули. Под куполом пронесся порыв ветра, захлопала крыльями встревоженная птица. На мгновение мне показалось, что я ощутил присутствие некой сущности…
Показалось.
Я встал, ощущая досаду. Глупо… как глупо. И стоило смеяться над Франческой, лишь для того, чтобы пятнадцатью минутами позже умолять мертвецов о помощи?
