В тот день я украл ее из-под надзора вдовы Скварчалупи — дальней родственницы герцога, что выполняла при девушке роль дуэньи. В отличие от служанок и подружек, эта дама находилась при девушке почти неотступно. К счастью, она была нерасторопна и не особо умна, но компенсировала отсутствие этих достоинств редкостно визгливым голосом, уродливой внешностью и скандальным характером.
Примерно эту уничижительную характеристику дуэньи я высказывал, пока мы поднимались на лошадях по крутой тропинке на вершину холма.
— Вы — злой человек, — сказала Франческа.
— Тоже новость. И признайте, я прав насчет сеньоры Скварчалупи.
— Вы правы в том, что она — несчастна. В ее годы не иметь дома и детей, жить милостью троюродного брата мужа…
Я пожал плечами:
— Почему одни люди в подобных обстоятельствах продолжают быть добры и приветливы, а другие превращаются в озлобленных карликов? Я верю, что у человека есть выбор.
— У вас он тоже был?
— Хотите намекнуть, что я — озлобленный карлик?
Девушка улыбнулась, показав ямочки на щеках. Вроде и слова не сказала, но стало ясно — именно на это и намекала.
— Хорошо, вы правы.
— Нет, я не это имела в виду.
— А что?
— Мне кажется, вас преследует какая-то ужасная тайна. Эта встреча в храме. О ком вы скорбите, Элвин?
Надеялся, что она умнее. Но шестнадцать лет — это шестнадцать лет, голова набита сверкающей розовой кашей.
С точки зрения конечной цели, наша встреча в храме была настолько удачной, что ее стоило бы подстроить. Дальше, поддавшись на расспросы, я должен был рассказать слезливую историю. Или хотя бы намекнуть на существование таковой.
— Франческа, что за романтические бредни? Не надо лепить из меня падшего святого. Я просто гулял, палило солнце, а в храме прохладно.
Она остановила лошадь и долго вглядывалась в мое лицо.
— Вы так во мне дырку взглядом просверлите, сеньорита. У меня что — пятно от соуса на щеке?
— Мне кажется, вы лжете.
— Мне кажется, вам ужасно хочется найти какие-то оправдания, в которых я не нуждаюсь. И давайте уже двигаться, так мы никогда не доберемся.
— Ну ладно, — она отвернулась. — Что же тогда сделало вас таким, какой вы есть?
— Не собираюсь валить вину на обстоятельства. Считайте, я просто испорчен и с детства решил быть наказанием миру. Может, хватит обо мне? Давайте о вас, сеньорита. Назовите трех самых ужасных людей в вашей жизни. Кроме меня, разумеется.
За беседой мы поднялись на холм. Отсюда открывался восхитительный вид на замок. Я спрыгнул с лошади и поймал ее в объятия, наслаждаясь этой дозволенной секундной близостью.
— Люблю встречать здесь закат. Знаете, если бы я штурмовал Рино, то непременно расположил бы войска на этих холмах.
Девушка аккуратно высвободилась. Я не стал препятствовать.
— Вы воевали, лорд Элвин.
— Было дело. Но не обнаружил особого таланта к этому занятию.
Мы прошли к началу склона сквозь заросли дрока. Франческа опустилась на землю, расправив юбки. Мы сидели в молчании, только гудение пчел нарушало тишину.
— Вы были правы. Здесь красиво. И удивительно спокойно. Почему я раньше не замечала?
— Некоторые вещи приходят в одиночестве. Одиночество — большое благо, Франческа, хоть люди часто этого и не осознают. Представьте, что справа хихикает Бьянка Фальцоне и рассказывает глупости, как она имеет обыкновение делать. А слева вдова Скварчалупи нудит, что приличной леди не подобает сидеть на земле.
Девушка засмеялась.
— Вы говорите и делаете ужасные вещи. Но мне почему-то нравится вас слушать. Почему?
— О, тому много причин. Вам скучно здесь, в Рино, а я — неплохое развлечение хотя бы потому, что не похожу на ваше окружение. Вы умны, я предоставляю пищу вашему разуму и фантазии. Я не пытаюсь угодить, повторяя то, что вы желаете слышать. На моем фоне легко ощутить себя средоточием добродетели и упиваться осознанием своей моральной чистоты. Но главное — я веду себя так, как вы втайне хотели бы, но никогда не осмелитесь.
— Что?! — она даже вскочила в негодовании. — Вы лжете или бредите!
— Успокойтесь, Франческа. Сядьте. Зачем столько эмоций? Вы же умная девушка — судите сами. Я говорю и делаю только то, что хочу. Не завишу ни от воли отца, ни от глупых правил. И при этом небеса не рухнули на землю, я принят и признан в обществе, мне прощают то, что вряд ли простили бы вам. Я свободен, и сам выбираю, как жить. Не этого ли вы добивались, когда пытались бежать с Лоренцо?
