Однако случились две вещи, от которых это стало невозможно. Меня скосил грипп; и через день после его приезда мне следовало вылетать в Мексику – работать литературным негром.
Все утро я прождал его в вестибюле туристской гостиницы, где он забронировал себе номер, весь в испарине от сильного жара, едва не бредя от слабости. Когда он не появился в назначенное время, я задержался еще на час или два, но наконец сдался и вернулся к себе, где тут же рухнул на кровать.
Днем он пришел сам, постучался ко мне, разбудил – спал я крепко. Встреча – как прямиком из Достоевского: буржуазный отец навещает сына в заграничном городе и обнаруживает начинающего поэта в одиночестве, на чердаке, его снедает лихорадка. Увиденное его шокировало, он негодовал, что в таких комнатах вообще люди живут, – и тут же взялся действовать: заставил меня надеть куртку, притащил в местную поликлинику, после чего купил таблетки, которые мне прописали. После не разрешил мне ночевать в моей комнате. Спорить с ним я был не в состоянии, поэтому согласился на его отель.
Лучше назавтра мне не стало. Но следовало что-то делать, поэтому я собрался с силами и взялся. Утром я потащил с собой отца в огромную квартиру на авеню Анри Мартен, где жил тот кинопродюсер, который отправлял меня в Мексику. Последний год я время от времени работал на него, делал в основном то и се – переводы, синопсисы сценариев, такое, что связано лишь косвенно с кино, которое все равно меня не интересовало. Каждое задание было глупее предыдущего, но платили хорошо, а деньги мне были нужны. Теперь продюсер хотел, чтобы я помог его жене-мексиканке написать книгу, заказанную ей английским издательством: Кецалькоатль и таинства пернатого змея. Это казалось немного чересчур, и я уже несколько раз ему отказывал. Но всякий раз, когда я говорил нет, его предложение поднималось в цене, и теперь мне уже предлагали столько, что отказаться я не мог. Не будет меня лишь месяц, а платят наличными – авансом.
Вот этой сделке отец мой и стал свидетелем. В кои-то веки я видел, что он под впечатлением. Я не только привел его в это роскошное жилье и представил его человеку, ворочающему миллионами, но этот человек еще и протягивает мне через стол пачку стодолларовых купюр и желает приятного путешествия. Все изменили, конечно, деньги, тот факт, что мой отец увидел их собственными глазами. Я это ощущал как свой триумф, будто как-то перед ним оправдался. Он впервые был вынужден признать, что я способен поддерживать себя на собственных условиях.
Он сделался очень заботлив, потакал моему ослабленному состоянию. Помог мне положить деньги в банк, непрерывно улыбаясь и пошучивая. Потом вызвал нам такси и проводил меня в аэропорт. Крепко пожали друг другу руки на прощание. Удачи, сын. Выруби их там.
А то.
* * *
Несколько дней – ничего…
Несмотря на оправдания, какие себе изобретаю, я понимаю, что́ происходит. Чем ближе я к концу того, что в моей власти сказать, тем больше не хочется мне что-либо говорить. Хочу отложить миг окончания и тем самым обмануть себя – решить, что я едва начал, что лучшая часть моей истории еще впереди. Сколь бесполезными ни казались бы эти слова, они тем не менее стояли между мной и молчанием, которое по-прежнему наводит на меня ужас. Я сделаю в это молчание шаг – и это будет значить, что мой отец исчез навеки.
* * *
Выцветший зеленый ковер в похоронном бюро. И директор, елейный, профессиональный, страдает экземой, у него распухшие лодыжки, идет по списку расходов, как будто я покупаю у него в кредит спальный гарнитур. Протянул мне конверт, в котором лежало кольцо, что было у отца на пальце, когда он умер. Праздно вертя его в руках, пока беседа наша нудила себе дальше, я заметил, что с внутренней стороны камень на нем испачкан остатками какой-то мыльной смазки. Несколько мгновений спустя я связал одно с другим – тут-то оно и стало до нелепости ясным: это лосьон, с которым кольцо снимали у него с пальца. Я попробовал представить себе человека, в чьи обязанности это входит. Не столько ужаснуло меня это, сколько заворожило. Помнится, подумал: я вступил в мир фактов, в царство жестоких частностей. Кольцо было золотое, с черной оправой, несшей на себе знаки масонского братства, в котором отец не участвовал активно больше двадцати лет.
