Осень в Лондоне особенно прекрасна, город в ней – словно чистой воды бриллиант в оправе из розового золота. Серый камень Тауэра хочется прижать к сердцу и гладить его, словно теплого, домашнего, никуда не спешащего кота. А выкурить сигарету, прогуливаясь по набережной и рассматривая подсвеченный желтым пламенем Карандаш-с-часами?[5] А потом выщелкнуть окурок и смотреть, как он, словно удаляющийся ночной поезд, бесконечно долго летит по воздуху и наконец растворяется в черной воде Темзы? И мелькнет шальным бесом мысль: «Все слишком геометрично и правильно. Жаркой, голодной крови сюда, авантюры, великих и безумных замыслов». И тут же одернешь себя: «Да ведь это и так чертовски прекрасно! Не изменить ничего, совсем как в истинной гармонии». Но, пожалуй, самой важной частью ритуала поклонения осенним дарам является прогулка в Гайд-парке: ничто ее не заменит.
Двое мужчин возраста, который принято называть «чуть за сорок», вполне очевидно принадлежали к тому разряду истинных поклонников Королевы листопада, для которых прогулка в парке есть не что иное, как традиция, которую принято соблюдать. Опытный наблюдатель без труда определил бы в них иноземцев, но не туристов, которые приехали в Лондон по своим поверхностным надобностям вроде фотографирования с полицейским из охраны Букингемского дворца или безумных ночных попоек в Сохо. Видно было, что город этот был для перешагнувших сорокалетний рубеж собеседников пусть и новым, но все же постоянным местом их проживания. Местом, к которому они вполне успели привыкнуть, и даже настолько, чтобы сделать Гайд-парк местом своих встреч и бесед, происходящих раз в неделю, как правило, по вторникам между двумя и четырьмя часами дня.
По сложившейся уже традиции они встречались в самом центре, на площадке внутри треугольника, образуемого Ринг-роад, Эксибишен-роад и Серпантином, заходя на территорию парка с двух противоположных сторон. Внутрь парка их автомобили никогда не въезжали. До места встречи каждого сопровождали двое молчаливых спутников, чьи крепкие затылки, широкие плечи и подвижные головы не оставляли сомнений в их профессии хранителей тела. За те несколько шагов, которые оставались между собеседниками, охрана почтительно отставала, и в течение двух часов ничем не обнаруживала своего присутствия, находясь в то же время на расстоянии точного пистолетного выстрела, то есть не далее двадцати пяти – тридцати метров.
Одетые неброско и безупречно, то есть так, как и принято одеваться джентльменам, мужчины обменивались рукопожатием, оставаясь при этом в перчатках, и начинали свою неторопливую прогулку по осенним аллеям, негромко переговариваясь и сдержанно выражая эмоции кивком головы. Один из них курил короткие, средней толщины сигары и за время беседы, как правило, выкуривал таких по две штуки. Другой предпочитал сигареты и употреблял их чаще: за два часа его зажигалка выбрасывала огненный язычок не менее десяти раз. Иногда тот, что курил сигареты, начинал говорить чуть громче обычного, но тут же останавливался и оглядывался по сторонам, совершенно очевидно опасаясь, что его слова может кто-то услышать. Его опасения всегда были напрасны, и собеседники вновь возвращались к своему прежнему размеренному и негромкому разговору.
Однако, окажись у кого-либо из прохожих, точно так же выбравших Гайд-парк местом своих размышлений, возможность услышать и понять то, о чем говорили эти двое, сто к одному, что невольного слушателя охватило бы удивление, граничащее с любопытством и даже страхом. Дело в том, что разговаривали оба джентльмена по-русски, а темы, которых касались они в своих разговорах, были не вполне обыденными и уж точно не сводились к традиционному мужскому обмену впечатлениями об итогах футбольного матча или достоинствах той или иной женщины или автомобиля. Стандартным набором банальностей беседа не отличалась, скорее это был разговор двух философов, чье направление мысли лежало далеко в стороне от пошлого и скучного материализма, склонного объяснять суть вещей со своей приземленной точки зрения, отметая то, что не в силах постичь. В то же время принять обоих за людей, имеющих к философии или вообще к науке хоть малейшее отношение, было бы ошибкой: философы не ездят на встречу друг с другом в черных лимузинах, их не сопровождает вооруженная и отлично тренированная охрана. Богатство никогда не было подспорьем чистой мысли, а те двое были богаты. Богаты настолько, что могли себе позволить хотя бы раз в неделю не говорить о своем богатстве и способах его преумножения. Вот почему именно сейчас тот, кто предпочитал сигареты, увлеченно рассказывал своему знакомому невероятную историю человеческой судьбы и обстоятельств, которые самым роковым образом на эту судьбу повлияли:
