("Митридат", IV, 5)
62 Несмотря на существующее пренебрежительное отношение к этой интерпретации, я убежден, что Гектор и Пирр коррелируют в глазах Андромахи.
183
раскол, сколь бы мучителен он ни был, позволяет герою худо-бедно разрешить свою главную проблему: проблему верности. Будучи расколот, расиновский человек оказывается как бы депортирован вдаль от своего личного прошлого к некоему внешнему прошлому, не им прожитому. Болезнь расколотого героя состоит в том, что он не верен себе и слишком верен другому. Можно сказать, что герой принимает внутрь себя тот раскол, который он не осмеливается навязать другому: припаянная к своему палачу, жертва частично отрывается от самой себя. Поэтому раскол одновременно и спасает жизнь жертвы, позволяет ей жить: ценой раскола жертва поддерживает себя; раскол здесь - двусмысленное выражение и болезни, и лекарства.
Отец.
Кто же этот другой, от которого герой не может отделиться? Прежде всего, наиболее очевидным образом, это Отец. Нет трагедии, где бы не присутствовал Отец, - реально или виртуально 63. Определяющий признак Отца - не кровь, не пол 64, даже не власть; его определяющий признак предшествование. Что пришло после Отца, то вышло из Отца; здесь неотвратимо возникает проблема верности. Отец - это прошлое. Его сущность лежит гораздо глубже любых его атрибутов (кровь, власть, возраст, пол). Именно поэтому Отец у Расина - всегда и воистину абсолютный Отец: изначальный,
63 Отцы в расиновском театре: "Фиваида": Эдип (Кровь). - "Александр Великий": Александр (Отец-бог). - "Андромаха": греки, Закон (Гермиона, Менелай). - "Британик": Агриппина. - "Береника": Рим (Веспасиан).-"Баязид": Мурад, старший брат (полномочия которого переданы Роксане). - "Митридат": Митридат. - "Ифигения": греки, боги. (Агамемнон) - "Есфирь": Мардохей. "Гофолия": Иодай (Бог).
64 И Митридат, и Мардохей (не говоря уже об Агриппине) олицетворяют и отца, и мать одновременно.
Ведь сызмальства я рос, прильнув к его груди.
("Митридат", IV, 2)
Отца и матери лишилась рано я,
Но он, исполненный любовью нежной к брату,
Решил восполнить мне родителей утрату.
("Есфирь, I, 1)
(Пер. Б. Лившица)
184
необратимый факт, выходящий за рамки природного порядка. Что было, то и есть - вот закон расиновского времени 65: в этой тождественности и состоит для Расина все несчастье мира, обреченного на неизгладимость, на неискупимость. В этом смысле Отец бессмертен: его бессмертие выражается не столько продолжительностью жизни, сколько возвращением; Митридат, Тесей, Мурад (в обличье чернокожего Орхана) возвращаются из смерти, напоминают сыну (или младшему брату, это одно и то же), что Отца невозможно убить. Сказать, что Отец бессмертен - значит сказать, что Предшествовавшее не уходит: когда Отец отсутствует (временно), все распадается; когда он возвращается, все отчуждается; отсутствие Отца порождает беспорядок; возвращение Отца утверждает вину.
Кровь, играющая столь важную роль в расиновской метафизике, - не что иное, как расширенный субститут Отца. И в том и в другом случае речь идет не о биологической реальности, а прежде всего о некоей форме: Кровь - это тоже предшествование, но только более рассеянное, и потому более страшное, чем Отец. Кровь - это транстемпоральное Существо, которое держит и держится, подобно тому, как держит и держится дерево; то есть оно длится как некий монолит, а при этом оно овладевает, удерживает, связывает. Кровь - это связь и закон, то есть Легальность в буквальном значении слова. Сын не может выпутаться из этих уз, он может только разорвать их. Мы вновь оказываемся перед изначальным тупиком отношений власти, перед катастрофической альтернативой расиновского театра: либо сын убьет Отца, либо Отец уничтожит сына; детоубийства не менее часты у Расина, чем отцеубийства 66.
65 О расиновском времени см.: Poulet G. Etudes sur le temps humain, IV. Mesure de l'instant. P.: Plon, 1968, p. 55-78.
66 В XVII в. слово "отцеубийство" (parricide) обозначает покушение на всякую власть (на Отца, Суверена, Государство, Богов). Что касается детоубийств, они встречаются почти во всех пьесах Расина:
