Скоростной Эдди мгновенно оседлал напротив этой парочки стул; бык даже руки от стола оторвать не успел.
— Черный пояс? — поинтересовался я. Он кивнул, его голубые глаза автоматически просканировали меня от глаз до ладоней. — У меня тоже, — сказал я, — здесь, в сумке. — Я сунул руку в разрез, большим пальцем перевел предохранитель. Щелк. — Два ствола, двенадцатый калибр, спуск сдвоенный.
— Это пушка, — сказал Ральфи, предупредительно кладя пухлую руку на обтянутую синим нейлоном грудь своего телохранителя. — У Джонни в сумке — огнестрельный антиквариат.
М-да, недолго я побыл Эдвардом Баксом.
Думаю, его всегда звали не просто Ральфи, а Ральфи-с-Каким-то-Прозвищем, нынешнюю же кличку он приобрел исключительно благодаря тщеславию. Туловищем как перезрелая груша, вот уже двадцать последних лет он носил лицо некогда знаменитого Белого Христиана — Белого Христиана из «Арийского рэгги-бэнда». То был Сони Мао предыдущего поколения, последний чемпион звуковых дорожек расового рока. Я, знаете ли, вундеркинд по части всяческой чепухи вроде этой.
У Белого Христиана было классическое лицо поп-артиста — ярко выраженные мускулы певца и точеные скулы. Так посмотришь — лицо ангела, этак — красавца-развратника. Но глаза на этом лице… это были глаза Ральфи — маленькие, черные, ледяные.
— Ладно, — сказал он, — давай потолкуем. Как деловые люди. — Сказал обезоруживающе искренно, вот только прекрасный, как у Белого Христиана, рот все время был влажным. — Льюис, — он кивнул в сторону мордоворота, — это просто дуб. — Льюис принял его слова равнодушно, словно механическая игрушка. — Но ты-то, Джонни, не из дубов.
— Неужто, Ральфи? А я думал, что это я — дуб, нашпигованный под завязку имплантантами, самое место для твоего грязного белья, пока не подвернутся ребята, желающие заработать на моем трупе. Так вот, Ральфи, пока у меня эта сумка, тебе придется кое-что объяснить.
— Это все из-за последней сделки, Джонни. — Он тяжело вздохнул. — Как брокер…
— Барыга, — поправил я.
— Как брокер я всегда очень осторожен с поставщиками.
— Ты покупаешь только у тех, кто ворует лучшее. Продолжай.
Он вздохнул опять.
— Я лишь стараюсь, — устало произнес он, — не иметь дела с дураками. Но на этот раз, похоже, нарвался. — Третий вздох был сигналом для Льюиса включить нейронный парализатор, который они прилепили под столом с моей стороны.
Я вложил все силы в указательный палец правой руки, но он перестал быть моим. Рука по-прежнему чувствовала металл и поролоновую ленту, которой я обмотал неудобную рукоять обреза, но сделалась чужой и безвольной, будто была вылеплена из холодного пластилина. Я надеялся, что Льюис, как настоящий дуб, тут же бросится вырывать сумку, а заодно рванет мой палец, застывший на спусковом крючке. Но он этого не сделал.
— Мы так беспокоились о тебе, Джонни, так беспокоились. Видишь ли, — Ральфи показал на мою голову, — то, что у тебя там, — собственность якудза. И одного дурака угораздило их обокрасть. Мертвого дурака.
Льюис заржал.
Вот тут до меня наконец дошло, но от того, что я все понял, стало совсем паршиво. Мою голову словно обложили мешками с мокрым песком. Убивать было не в стиле Ральфи. Даже Льюис был не в его стиле. Получалось, он встрял на свою голову между Сыновьями Неоновой Хризантемы и чем-то, принадлежавшим им, или скорее чем-то, что было у них, но принадлежало кому-то еще. Ральфи, конечно, мог задействовать кодовую фразу и ввести меня в состояние «идиот-всезнайка» — тогда я выложу их горяченькую программку целиком, не запомнив ни единого звука. Для такого ушлого торгаша, как Ральфи, этого бы вполне хватило. Но только не для якудза. Якудза наслышаны о «кальмарах» и, естественно, не будут чувствовать себя спокойно, зная хотя бы малую часть их возможностей. С помощью «кальмаров» ничего не стоит вытащить из моей головы программу даже по самым слабым, остаточным следам. Сам я знаю о «кальмарах» немного, но кое-что слышать доводилось, и я зарекся болтать об этом с клиентами. Нет, якудза это точно не понравится: слишком смахивает на улики. Они бы не были тем, что есть, если бы оставляли улики. Или живых свидетелей.
