Из-за всего этого пусковую установку обычно называли «гора», а из-за этого названия я не удивился, обнаружив на ее вершине дожидавшегося меня Барни.
Барни был в белом, сверхлегком рабочем комбинезоне. На рукаве у него были нашиты полоски мастер-сержанта, в руке он держал пистолет 32-го калибра с глушителем. Оказалось, что нацелен он был на меня.
— Хорошо бы я не ошибся в тебе, бледнолицый, — сказал Барни.
— Это точно, Самбо. А теперь ослабь напряжение и скажи, что у тебя на уме.
— Ты скажи.
— Очень вежливо.
— Не глупи, потому что я рискую, однако могу и переиграть в обратную сторону, но очень быстро. Когда-то мы хорошо знали друг друга, но люди меняются, и мне просто нужно посмотреть, понимаешь. Ты изменился?
— Вероятно, да.
Последовало долгое молчание. Я не знал, о чем толкует Барни или к чему он клонит. Можно сказать, что я рассуждал вслух, когда произнес:
— Однажды утром ты просыпаешься и обнаруживаешь, что все твои друзья, которых ты знал всю жизнь, изменились. Они превратились в людей, которых не так давно вы взаимно презирали. Затем ты начинаешь волноваться на свой счет.
— Да, — сказал Барни. — И они перестали интересоваться, как совладать с этими самыми ничтожествами.
— Меня интересует.
— Это потому, что ты не знаешь, когда проиграл.
— Может, и так. Но я не заманиваю людей под дуло пистолета, чтобы доказать это.
Он не улыбнулся. Может, шутка мне не удалась.
Он сказал:
— Значит, я изменился, значит, я спятил? Послушай, белый человек, ты знаешь, какой самый ходовой товар на этом острове?
— Разве я не стою на нем? — спросил я.
— Нет, если только ты не стоишь на собственной шее. Самый ходовой товар на этом острове — ты. За тобой ведут тайное наблюдение, тебя обложили, твое положение хуже некуда. «Друзьям» из МИ-5 донесли, что ты ушел в другую сторону. Ты ушел в другую сторону, хоть немного? Ты внес первый взнос за дачу, сообщив им старые сведения, которые и так были известны? Просто скажи мне.
— Просто сказать тебе? — переспросил я. — Просто сказать тебе? Значит, друзья помогли мне пролететь полмира, чтобы ты пришил меня на бомбовой площадке? Но прежде чем это произойдет, я просто тебе скажу? Ты спятил?
— Это я спятил? А ты не спятил? Вероятно, один из нас тронулся, но есть безумно маленький шанс, что мы оба нормальнее всех вокруг. — Разгоряченное, блестевшее лицо Барни было на расстоянии трех дюймов от меня. И на одну минуту время остановилось, насыщенное молчанием. Я машинально зафиксировал волну на середине всплеска, Дэнни Кайе далеко внизу, шлем снят, вытирает лоб белым носовым платком. — Меня пустят в расход, если кто-нибудь узнает, что я разговаривал с тобой. Почему, ты думаешь, этот мерзкий тип приклеился к Скакуну — не оторвешь, а эта корова-блондинка приварена ко мне? Я прокладываю себе дорогу в морг, просто подходя к тебе на расстояние окрика.
— Тогда почему ты не покупаешь абонемент на мои похороны? — спросил я.
— Не знаю почему. Полагаю, потому, что немного поработав в этой отрасли, начинаешь гордиться своей способностью судить о людях.
— Спасибо.
Реплика, видимо, оказалась совсем неубедительной. Мы стояли, глядя друг на друга. Барни подошел к лифту и сунул перчатку в рукоятку, чтобы его нельзя было вызвать снизу.
— Я здесь единственный, — тихо заговорил Барни, — кто дал бы тебе полшанса, единственный. — Он помолчал. — Даже эта девушка наполовину убеждена. — Он взмахнул рукой. — Не важно, откуда я знаю. Знаю. Но с другой стороны, я видел несколько цветных парней, которым дали отставку. Меня трудно убедить, когда речь идет о согласованной акции против парня, который, может быть, и не подозревает о том, что делается у него за спиной. Потом бывает слишком поздно выяснять, не совершил ли кто ошибку.
Я хотел заговорить. Не помню, собирался я возражать, благодарить или извиняться, но он взмахнул тяжелой розовой ладонью.
— Не благодари меня. Скакун не имел той возможности, какая есть у меня. Благодарить тебе надо моего сержанта. Он там, на одном из грузовиков-генераторов, изображает меня. Мы просто учитываем, что для бледнолицых почти все высокие негры на одно лицо. — Барни приоткрыл рот в подобии улыбки, однако никакой радости в ней не было. — Любую неприятность он получит действительно напрасно.
