Избранные произведения : в 2 томах. Том 1 - страница 99

Шрифт
Интервал

стр.

Белые вихри поземки налетали сухими, острыми волнами, все огромное поле звенело колючим шелестом снега.

Ветер дул иногда с такой силой, что казалось — ничего на тебе не надето. Ветер входил прямо в грудь и выходил в спину.

Первые кустики должны быть слева. Когда они покажутся, будет пройдена четверть поля…

Сколько может быть времени сейчас?

Сережа стал считать, сколько он прошел километров.

— До линии — один. От линии до леса — два. — Сережа загнул три пальца внутри варежки: Лесом три. — Он перешел на другую руку. — Полем… — Но ведь неизвестно, сколько он прошел полем, раз не видно еще первых кустиков.

Почему-то все время кажется, что дорога правее, хочется — просто так и тянет — идти вправо. Но ведь ноги же чувствуют твердое, значит, он идет правильно.

Странно все-таки: когда идешь, кажется, что каждый шаг сделать очень трудно. А потом делаешь двадцать шагов и сто шагов, и вот уже целый километр прошел… Нужно только переставлять ноги и не думать о них.

Не думать о ногах можно. Но почему нельзя совсем не думать? Хорошо ли он сделал, что оставил Любочку? А вдруг он собьется с пути и замерзнет в поле? Или залетит сюда немецкий снаряд и убьет его?

Но ведь Любочка не одна. Там Нюрка и Федя, их мать и отец, правда, он болен. Если Сережа не вернется, Любочка завтра пойдет с ними. До Зимницкого совхоза дойдут пешком. А там Ивана Кузьмича обещали посадить на грузовик и подвезти в город. Иван Кузьмич у них работает, его там все знают.

Приедут в город… Это с Сережей или без Сережи? Конечно, все вместе, Сережа уже вернется в Дубровку.

Приедут в город. Там сейчас же нужно будет оставить где-нибудь Любочку и бежать на мамин завод, узнать, почему она так задержалась.

А если на заводе скажут, что мамы там нет, что она уехала в Дубровку? Может быть, именно в тот день, когда бомбили пассажирский поезд?

Говорили, что раненых тогда увезли в Михайловскую больницу. Убитых… Довольно, больше думать об этом нельзя!..

Вот первые кустики замаячили слева. Они двигаются вместе с Сережей, потом отстают. Опять все одинаковое, белое, мутное. Даже рябит в глазах…

Что они делают сейчас там, в сарае?

Как изменилось лицо Владимира Николаевича за эти несколько часов! Неужели он умрет? Нет, не может быть. Его будут лечить, сделают переливание крови.

Берут ли кровь у детей?

Хорошо бы, если бы Сережина кровь подходила для мамы, для Любочки и для Владимира Николаевича.

Почему, когда умирает веселый человек, его особенно жалко?

Почему нельзя поменяться: умереть одному человеку вместо другого? Хорошо бы умереть два раза: один раз вместо мамы и другой раз вместо Владимира Николаевича.

Но если Сережа умрет, с кем будет оставаться Любочка, когда мама на работе? Ничего, мама может жить в городе, а Любочка будет ходить в детский сад.

Вторые кустики должны быть справа. Они идут из белесого мрака Сереже навстречу, они подходят совсем близко к дороге.

Они похожи на человечков, которых рисует Любочка: прямые, черные руки подняты кверху, и на каждой руке по пять растопыренных пальцев — и даже больше.

Они отступают, их уже не видно.

Где-то здесь, на дороге, должны быть противотанковые ямы… Вот первая…

Не оступиться бы. Яма не глубока, но можно ушибить ногу, будет еще труднее идти.

Почему так трудно вытаскивать ноги из рыхлого сугроба?

Слабость какая-то…

Глупо, что он не поел перед отходом. Ведь ребята ели в сарае, нарочно принесли горячей картошки и молока. Нужно было поужинать с ними. Ведь Сережа даже пообедать сегодня не успел. Если бы он стал есть, никто не подумал бы, что он жадный. Нужно было поесть, чтобы легче и быстрее дойти. Не успел, забыл об этом, поторопился.

Несколько минут Сережа мог думать только о чугуне с горячей картошкой. Нужно было хотя бы выпить молока. Нужно было взять с собой хлеба.

Ветер задул сильнее. Сейчас начнется метель.

Ветер стоит перед ним колючей, плотной стеной. Через нее нужно пробиваться всем телом, головой, руками. Это уже не снег, поднятый с земли ветром, этот снег падает с неба.

Падает? Нет, он стремительно несется прямо в лицо, в рот, не дает смотреть глазам.

Да и зачем смотреть? Все равно во всем мире ничего не осталось, кроме снега и ветра.


стр.

Похожие книги