— Ага! А ты так не умеешь!
И стал отряхивать рукавицу от снега, как бы извиняясь перед ней за такое неаккуратное обращение. Рукавица была сшита из мягкой серой замши, с курчавым белым, тоже очень мягким мехом внутри.
— Какие у вас рукавицы интересные! — сказал Сережа. — Где вы купили такие?
Губы Владимира как-то сами растянулись в улыбку.
— А может быть, я их не купил?.. — Он прибавил с важностью: — Это подарок.
— Они у вас совсем новые.
— Я их почти не надевал: тепло еще было. У меня были другие, будничные.
— А разве сегодня праздник?
— Праздник не праздник, а дни у меня будут торжественные. — Он оглянулся: — Ну, мои поехали. До свиданья, синеглазый. Желаю тебе, чтобы все было хорошо.
Он подобрал поводья и догнал своих спутников около поворота дороги, даже не поднимая лошадь в галоп.
Они уехали не на восток, куда уходили наши части, а почти прямо на запад, в ту сторону, откуда был слышен взрыв.
XVI
Сережа стоял на опушке леса, около заброшенного сарая. Он пришел сюда с мешком за сеном для Альбы.
С тех пор как он встретил Владимира Николаевича, прошло два дня.
А мамы все не было.
Ночью Сережа часто просыпался и вскакивал: ему казалось, что он слышит под окошком мамины шаги. Когда он отлучался ненадолго днем, он подходил к дому с надеждой: а вдруг мама уже вернулась и ждет его?..
Иван Кузьмич каждый вечер заявлял, что они поедут завтра. Но уж на этот раз как будто было решено окончательно ехать завтра.
Сережа стоял лицом к лесу. Ухо уже привыкло к звуку выстрелов, но было странно думать, что фронт так близко, прямо за этим большим лесом, на другой его опушке. Может быть, бой идет сейчас именно в том месте, на просеке около реки, куда они ходили за грибами летом.
Неужели там, на другом берегу реки, немцы?
Наши войска отступили и занимали теперь укрепленные позиции у Белькова и Семенова, чтобы не пустить немцев в город.
Между Дубровкой и немцами оставалась только часть, которой командовал Владимир Николаевич. Она должна была задерживать немцев как можно дольше, чтобы дать возможность другим спокойно отойти, перегруппироваться и укрепиться на новом месте.
Два дня шли бои у реки. Немцы по нескольку раз в день бросались в атаку, но были отбиты.
О боях Сережа узнал от раненого красноармейца, проходившего утром через деревню. Красноармеец прибавил с гордостью, что майор Курагин — это такой командир, что если ему приказано задерживать, он и будет задерживать, не отступит…
«Потому он и сказал тогда, что дни у него будут торжественные! Надел свои парадные рукавицы и уехал…»
Сережа смотрел на зимний, сквозистый лес. Если бы можно было увидеть, что делается там, за лесом, у реки…
Резкий, нарастающий гул и свист. Немецкий самолет с черной свастикой пролетал низко над деревьями. Самолет уже не был виден, когда Сережа услышал разрывы бомб и треск пулемета.
Совсем близко, где-то здесь, в лесу… Взрывы толкали землю и воздух. Потом все затихло.
Сережа хотел идти домой, но вспомнил, зачем он пришел, набрал сена в сарае и вытащил мешок на дорогу. Перед тем как закинуть его себе на спину, он еще раз обернулся в сторону леса.
Что-то темное мелькало между деревьями и приближалось очень быстро. Кто-то скакал на лошади и не по дороге, кажется, а просто так. Вот на минуту скрылся за частым кустарником… И когда выехал на опушку, Сережа узнал всадника и побежал к нему.
XVII
По-видимому, лошадь скакала сгоряча. Теперь было заметно, что она хромает: она замедлила шаг, припадая на переднюю ногу, и наконец остановилась.
Яркие красные пятна на снегу…
— Владимир Николаевич!
Он почти лежал на шее лошади. Поднял голову и смотрел на Сережу не узнавая. Лицо его было какое-то растерянное и бледное, и заметно дрожал подбородок.
— Ты что здесь делаешь? — спросил он удивленно.
— Владимир Николаевич, вы куда едете?
— Зацепило меня… Здесь, в овражке, наши санитары… были! — У него сильнее задрожал подбородок. — Ничего там теперь не осталось!.. Лошадь понесла, не смог с ней справиться.
Он качнулся, хватаясь левой рукой за гриву лошади.
— Вы сильно ранены?
— Достаточно… Мне еще сейчас добавило. Постой, куда же я еду? Это Дубровка там?
