Началось: мы выстраивались с винтовками и равнялись. На плацу играла музыка, и туда шли полки всей дивизии. Скоро и мы с песней пошли на плац. Он уже был заполнен, и мы встали в задних рядах. Стояли «вольно» и тихо разговаривали, но из рядов не выходили. Было очень жарко, облака словно крались по небу, они плыли у самого горизонта, и солнце вволю лило свой жар на лес, на реку и на нас. У меня взмокла на груди рубашка, но я не унывал и смотрел в голубое небо.
Вскоре в колоннах началось движение. Все подтянулись, выставили подбородки. «Смирно!» Стало тихо. Сквозь просвет в рядах очень далеко было видно командира дивизии. Он шел по полю, потом остановился и взмахнул шашкой. Солнечные лучи заиграли на стальном клинке, который точно расплавился. Командир дивизии отдал рапорт приехавшему из Москвы начальству, и вот они все пошли мимо наших колонн. Здоровались, а мы дружно отвечали. Они ушли далеко-далеко, но было так тихо, что к нам их голоса доносились ясно.
Началось прохождение колонн мимо трибун. Оркестр заиграл церемониальный марш, и мы повернулись направо. Теперь мимо трибуны я должен был уже пройти в первых рядах. Колонны проходили быстро. Музыка играла непрерывно, было два оркестра, и они сменяли друг друга. Когда я подходил к трибунам, мне казалось, что я разыщу Наташино лицо и улыбнусь ей, но мимо трибун нужно было идти быстро, вытянув руки по швам, не сгибая ног в колене и повернув лицо направо. Это было очень трудно. Я видел на трибунах сплошную разноцветную массу, веселые радостные лица, все кричали так же, как и мы, «ура». Потом я увидел командира дивизии с черной холеной бородой, он приветствовал нас. Потом опять замелькали лица, как в кинематографе, и внезапно все это кончилось, словно оборвалась лента. Мы прошли трибуны и пошли уже свободно. Наташу я не заметил, но был уверен, что она меня видела.
После парада шефы сразу же пошли осматривать наши палатки. Это было излюбленным занятием всех, кто приезжал в наши лагеря; это прямо стало привычкой, А мы тем временем отправились курить. Потом я пошел к беседке, в которой был красный уголок, потому что наши гости всегда после палаток осматривали красный уголок.
Так и получилось: шефы пришли к беседке. Я увидел Наташу, она шла вместе со всеми. Я увидел также и слесаря Николая Воронцина, и старика Ивана Ильича, и рослого широкоплечего Сколбянского, начальника сборочного цеха завода. Они все поздоровались со мной. Я ответил на их приветствия, а потом улыбнулся Наташе и подошел к ней.
– Здравствуй, Тима! – сказала она.
– Здравствуй! Ты меня видела?
– Где?
– На параде?
– Нет, вы все были такие одинаковые и быстро шли.
– Жалко. Ты привезла мне книжку о Кирове? Она в красном переплете, у меня дома в столе. Нашла?
– Нет, забыла.
– Я же тебе писал! Она мне очень нужна, а здесь в библиотеке нет. Все на руках!
– Вернусь, вышлю. Ко мне мама приехала.
– Это хорошо. А на заводе как? Достроили новый цех?
– Да, уже станки устанавливают.
– Молодцы! А ты почему так долго не писала?
– Ну, как долго? Всего неделю.
– Хороша неделя! Я уже думал, забыла.
– Пойдем туда.
И она пошла в беседку, где были все остальные. Они рассматривали работы наших художников. Я стал рядом с Наташей и тихо сказал ей:
– Я страшно рад, что ты приехала.
– Да?
Она смотрела на плакат, на котором был изображен фашист, крадущийся к нашей границе.
– Здорово нарисовано?
– Да!
– Это наш парень рисовал. Его посылают учиться в академию.
– А как твои успехи?
– Хороши. Я один из первых. Слушай, Ната, а у тебя волосы еще светлей стали.
– Выгорели.
– На водной станции бываешь?
– Нет, просто каждый выходной езжу за город вместе со всеми.
– С кем?
– Ну, с завода – девчата. Массовка!
Тут все начали выходить из беседки, и Наташа тоже двинулась к выходу. А мне так хотелось с ней поговорить. Я хотел сказать что-то важное. Что именно особенного хотел я ей сообщить, для меня было неясно, потому что мы друг друга хорошо знали, и все нам было уже известно. Мы вышли на аллею и пошли к клубу. Шефам не терпелось посмотреть и его. Наташа шла вместе со всеми, я потянул ее за рукав в сторону и спросил:
