Среди заключенных общих камер отыскали маляров. Их разбили на бригады, и теперь они красят коридоры и камеры. Другие рабочие команды убирают все тюремное здание, вооружившись вениками и шлангами. С раннего утра до позднего вечера во всех отделениях кипит работа.
Не из желания облегчить судьбу заключенных, а из любви к порядку Хармс вводит правила, идущие им на пользу. Аккуратно раздаются письма. Устанавливаются определенные часы для посещений. Равномерно распределяется свободное время. В определенные числа меняется постельное белье. Раз в месяц заключенных водят в баню.
Хармс любит приходить в общие камеры неожиданно. Заключенные должны тогда показывать ему свои руки и, сняв сапоги, ноги. Кроме того, Хармс следит за чистотой обеденной посуды и за порядком в шкафчиках.
В одиночки не заходит. Он знает, что у одиночников зачастую нет посуды и они едят из умывальных мисок. У них обыкновенно нет ни гребешка, ни зеркала. Они по нескольку месяцев не бывают в бане, не бреются. Но он приказывает чаще проветривать камеры, чтобы не было зловония.
Однажды, в конце января, Торстену велят немедленно собрать вещи. Дежурный сообщает ему, что его переводят в подследственную тюрьму.
У Торстена захватывает дух от радостного известия. Пережить заключение в концентрационном лагере — много значит. Все предстоящее будет значительно легче.
Он быстро переодевается, сваливает в кучу все казенные вещи и, развернув одеяло, бросает их туда.
В своем собственном платье Торстен сразу чувствует себя человеком. Затем прощается с одиночкой, в которой прожил столько месяцев. Еще раз окидывает взглядом щели на потолке, неровные мазки краски на стенах, пятна ржавчины на двери. Сколько раз в эти долгие недели одиночества его взгляд останавливался на всем этом!
Он смотрит в окно и прощается со своим буком, растопырившим голые окоченелые ветви. Часами, бывало, смотрел он, погруженный в мечты, на его красочное осеннее убранство.
Крейбель… Быть может, его теперь тоже переведут? Ведь скоро год, как он в лагере… Свидятся ли они когда-нибудь? Если вспомнить, то тогда, в карцере, в мрачной каменной могиле, они жили наиболее напряженной жизнью. Они заставляли говорить немые стены.
Входит дежурный эсэсовец.
— Вы готовы?
— Так точно, господин: дежурный.
— Тогда выходите!
В караульной Торстена принимает ординарец из комендатуры. Они идут через ряд тюремных дворов в средний корпус.
В камере хранения, находящейся в подвале под комендатурой, Торстену приходится ждать. В прихожей, где выдают тюремную одежду, много вновь прибывших. Он очень удивлен, что среди них есть молодые люди в высоких сапогах и коричневых замшевых брюках. Одного из них, в полной форме штурмовика, Торстен принял было за караульного. Но ему тоже дают синюю тюремную одежду — значит, он арестант.
По лестнице спускается Тейч, — ему кажется, что выдача одежды идет слишком медленно. Он замечает штурмовика, стоящего перед своим узелком, и подходит к нему.
— Ты штурмовик?
— Так точно!
— А за что тебя сюда отправили?
— На меня донесли… Сболтнул лишнее.
— Что ж ты говорил?
— Против Кауфмана и… и… тех, что повыше.
— Нечего сказать, хорош штурмовик!.. А ты давно в отряде?
— С тысяча девятьсот двадцать девятого.
Тейч смотрит на высокие сапоги и коричневые брюки других новичков.
— Ты кто такой? — спрашивает он у крепкого, ладного парня, по-видимому, спортсмена.
— Мебельщик.
— Штурмовик?
— Так точно!
— А ты что выкинул?
— Я агитировал у нас на предприятии за забастовку.
— Из коммунистов, что ли?
— Нет. Нам хотели снизить расценки.
— Тоже штурмовик? — спрашивает Тейч у третьего, в высоких сапогах и коричневых штанах.
— Нет.
— Вот как? А за что тебя арестовали?
— Я забыл дать начальнику подписать талоны на уголь, которые я себе выписал. Я об этом просто забыл, потому что согласие начальника у меня было.
— Врешь, свинья! — И Тейч подходит к нему вплотную. — Из-за простой ошибки люди не попадают в концентрационный лагерь. Ты думал смошенничать?
— Нет.
— Как тебя зовут?
— Бреннингмейер.
— Я запомню твое имя. Можешь быть уверен, я заставлю тебя сказать правду. Подумай об этом, пока не поздно!
