Ну, а тебе, мой мальчик, как живется? Впрочем, можно себе Представить как, — не будем говорить об этом, но всему бывает Конец, и для тебя наступят Лучшие дни, только не теряй Мужества и о нас, женщинах, не Беспокойся, мы уж как-нибудь перебьемся.
Все шлют тебе приветы, не Грусти, мой мальчик.
Твоя мать».
Крейбель улыбается. Сколько любви в этих письмах, в каждой строке, в каждом слове! Сколько жизненной бодрости и веры!
Эти письма — единственная его радость, единственное чтение. Он снова и снова принимается читать их, и его умиляет, что мать все, по ее мнению, важные слова, пишет с большой буквы и ставит точку только тогда, когда закончит всю мысль.
Крейбель прикрепляет оба письма над столом на голой стене камеры. Это единственное украшение его одиночки, и всякий раз, когда он, кружа по камере, проходит мимо стола, он бросает на них взгляд.
— Смирно!.. Руужья на пле-чо!.. К ноге!.. Вольно!..
Караульный отряд концентрационного лагеря на ученье. Командует Тейч.
— В чем дело? Ведь это же должно доставлять удовольствие, когда руки одним взмахом вскидывают ружья и все застывают, словно вылитые из бронзы… Кальк, ты сделал такое лицо, как будто тебя уксусом напоили. Разве тебе не весело? А?
Тот, к кому он обратился с этими словами, смущенно улыбается и пожимает плечами.
— Смирно!.. Ружья на пле-чо!.. Ровным шагом… марш!
Эсэсовцы с винтовками, в стальных шлемах, маршируют вокруг двора. Тейч, шагая рядом, делает замечания: неправильное расстояние между отдельными шеренгами; не так держат винтовки; недостаточно энергично размахивают свободной рукой.
— Отделение!.. Так, хорошо… Ноги выбрасывать!.. Стой!.. Отлично!.. Увидите, как девушки будут на нас заглядываться!.. Отделение, марш!.. Нале-во!.. Прямо!..
В коридоре отделения «А-1» стоят лицом к стене трое арестантов, которых привели сегодня утром, в последний день старого года. Один из них — высокий, стройный, с черными, как сажа, вьющимися волосами.
Дузеншен и Мейзель идут по коридору, замечают черную курчавую голову и останавливаются позади него. Дузеншен наклоняется к самому уху арестанта и шепчет:
— Где твоя родина?
— В Германии!
— Что? Как твоя родина называется?
Арестант слегка оборачивается и еще раз отвечает:
— Германия.
Дузеншен шепчет:
— А как тебя зовут?
— Бруно Леви.
— Так твоя родина Палестина. Верно?
Тот молчит.
— Отвечай, сволочь! — орет ему Дузеншен в самое ухо. — Твоя родина Палестина?
— Нет!
В этот момент проходит мимо Кленкер, тюремный парикмахер. Он несет под мышкой в маленьком ящичке все необходимые ему принадлежности: машинку, для стрижки волос, ножницы, гребенки. Дузеншена осеняет блестящая мысль.
— Эй! — зовет он парикмахера. — Машинка для стрижки с тобой?
— Так точно, господин штурмфюрер!
— Дай-ка сюда!
Дузеншен берет машинку и начинает стричь пышные волосы арестованного. Тот испуганно дергает головой.
— Стой смирно, идиот, или я тебе… с волосами и уши обрежу!
Дузеншен стрижет наголо, лишь на самой макушке оставляет небольшой хохолок. Рядом стоит Мейзель и спокойно смотрит, как падают завитки черных волос. Взгляд его внимателен и серьезен, словно все так и должно быть.
Во время стрижки Дузеншен спрашивает:
— За что, собственно, ты арестован?
— Мы рассказывали анекдоты.
— Кто мы?
— Мои приятели и я.
— А где твои приятели?
— Не знаю.
— Так, так! Вы рассказывали друг другу анекдоты. А какие анекдоты? Мне бы тоже хотелось послушать хорошие анекдоты… Ну-ка, не стесняйся!
— Это были анекдоты о… о правительстве.
— Да, да! Об этом нетрудно догадаться. Но какие? Я хочу их послушать… Ну, ты скоро? Или хочешь, чтобы тебя сперва высекли?
— Один человек задал вопрос: «Почему нам в этом году не нужно угля на зиму?»
— Ну, и?.. Дальше, дальше!
— Ему ответили: «Потому что у нас… у нас «теплое» правительство».
— Необычайно остроумно! — иронически хвалит Дузеншен и при этом щиплет и рвет машинкой густые волосы у ушей на висках, — Еще! Вы ведь еще рассказывали.
— Зачем… собираются вырубить… саксонский лес? Потому что… — Заключенный колеблется и испуганно косится на Дузеншена, все еще обрабатывающего его голову. — По… потому что Герингу… требуется новый шкаф для одежды.
