Избранное - страница 8
— Шутник ты, Саша, — добродушно протянула Авдотья Семеновна, обычно пропускавшая мимо ушей витиеватые тирады мужа.
Несмотря на язвительность тона и насмешливо сощуренные глаза, чувствовалось, что этот выпад Александра Александровича лишь поза. В нем всякую минуту сквозило беспокойство слабого и растерянного человека, знающего, что поступает не так, как надо, но неспособного изменить поведения.
— Пустое я болтаю, Дунюшка. Голова болит… Есть там еще? — проговорил он после некоторой паузы, потупясь, тихо и просительно.
— Как? Сашенька, ведь ты мне обещал…
— Потом… Сейчас нельзя, томит…
— Что ты с собой делаешь, миленький? На что похож стал, руки трясутся, под глазами мешки…
Тут были боль и упрек — Авдотья Семеновна тревожно и с жалостью смотрела на одутловатое лицо и тщедушную фигуру мужа, отвернувшегося к окну и теребившего пуговицу старенького люстринового пиджака, слишком широкого для его сутулых плеч. Потом порывисто подошла к нему вплотную и, обняв за талию, тихонько привлекла к себе:
— Ну, Саша, пожалей меня; я без тебя жить не могу, а ты себя губишь. Перебори хоть раз… Ну давай сходим в лес, к твоему оврагу, — помнишь, ты все уводил меня туда? Смотри, погода какая… Сашенька!
Александр Александрович продолжал смотреть в окно и молчал. Авдотья Семеновна понемногу отстранилась от него, устало вздохнула и тихо вышла из комнаты.
Эта сцена происходила в одной из трех комнат флигеля, который Петр Александрович Балинский, помещик и крупное лицо в петербургском деловом мире, отвел своему младшему брату. Тот вернулся из Москвы и, по всему было видно, безнадежно застрял в деревне.
Понадобилось немного, очень немного лет, чтобы молодой музыкант, блестяще закончивший консерваторию на рубеже столетия, полный горячих мечтаний о служении искусству, отказался от своих надежд и окончательно сошел с рельсов.
В доме Балинских гащивали подолгу, иногда целое лето, и съезжавшаяся молодежь устраивала веселые пикники, напропалую играла в теннис и танцевала.
— Фи, Alexandre, вы опять за своим противным роялем… Идемте! Да взгляните, вас просит дама, бука…
Саша Балинский не смел ослушаться взявшей его двумя пальцами за рукав капризно надувшей губки барышни в воздушном кружевном платье с широкой лентой по талии и давал себя увести из укромного мезонина, где на столах и по креслам лежали груды нот, тетради и листки, исписанные музыкальной клинописью. Мелодии не сразу переставали звучать у него в голове, но шутки и смех обступивших гостей в конце концов рассеивали их. Помогали этому и рюмки, услужливо наполняемые по мановению очаровательных ручек. Нелюдимый музыкант превращался в порывистого, неловкого кавалера. Разгоряченный вином, он больше всех дурачился и был готов хоть всю ночь играть попеременно вальсы и кадрили, импровизировать томную музыку, аккомпанировать очередной солистке…
Или в его комнату шумно врывалось несколько приятелей, по большей части уездных львов и забулдыг.
— Это ни на что не похоже… Шурок! Как можно целыми днями бренчать на этой штуке — ты что, в таперы готовишься? Не дворянское дело… Да и компания без тебя расстраивается…
И Сашу увозили на охоту, где не столько стреляли, как кутили à la russe — с водкой под огурец — и беззастенчиво приставали к деревенским девушкам. На этих охотах он был незаменим, так как под хмельком лихо дирижировал хоровыми песнями и умел исторгнуть мелодию из любой деревяшки — будь то ложки, деревенская разбитая балалайка или расставленные по краю стола стаканы и бутылки. Да и товарищ он был хороший.
Словом, когда после лета, пролетевшего сплошным праздником, из Москвы пришло письмо от профессора, настойчиво просившего любимого ученика не затягивать возвращения, оказалось, что ехать не с чем — концерт был не написан.
