Дамочка сунула ключ в карман и, так ничего и не ответив, пошла по коридору. Послышался чей-то сдавленный смешок. Махмуд мрачно насупился. Терпение Сафиназ было на исходе. В коридоре повеяло ветром сочувствия. Беда Сафиназ стала общей бедою.
— Аллах, Аллах! Виданное ли это дело — запирать отхожее место! Нигде в Европе не принято так поступать. Туда ходят лишь по нужде. Такого измывательства мы не потерпим. Надо поговорить с господином начальником.
— А кто переведет?
Все уставились на человека, который предложил поговорить с начальником. Предложение разумное, но как его осуществить?
— Тут был один ученик.
Несколько человек повернулись в сторону Вели, который учился на курсах немецкого языка в Иссуме.
— Мы изучаем только падежи: винительный, дательный, — пожал плечами юноша. — Боюсь, я не смогу перевести. И слов-то таких не знаю.
Мужчины и кое-кто из женщин усердно дымили сигаретами. Когда у кого-нибудь кончалась пачка, он подходил к торговому автомату, установленному в конце коридора, и покупал новую. Все охотно делились сигаретами. Дым стоял такой, что не продохнуть. А открывать окно бесполезно. Весь этот город, с тысячами фабричных труб, — в густом черном дыму.
— Братья, — сказал Омер из Кыршехира, — надо помочь нашей землячке, помочь прямо сейчас. Мы, турки, должны поддерживать достоинство нашей нации.
Те, к кому он обращался, растерянно поднимали глаза вверх, на беленые потолки, и так же растерянно глядели на мозаичный пол. Никто не знал, что делать.
Тут Омер припомнил, что в конце коридора есть мужской туалет.
— Идите за мной, — бросил он Махмудовой жене, гордый своей находчивостью. Дрожа, как электрический вибратор, Махмуд дернул за руку жену:
— Пошли!
Они кинулись следом за Омером и, сбежав по короткой лестнице из четырех ступеней, оказались у туалета.
— Только против смерти нет никакого средства, — сказал Омер. — Постойте здесь. А я пока разведаю, нет ли внутри кого из немцев.
Но Сафиназ уже не могла ждать. Она ворвалась в дверь прямо по пятам за Омером. Как раз в эту секунду из туалета вышел немец, двое собирались войти. Все трое ошарашенно уставились на женщину. Один из них, думая, что произошло недоразумение, хотел остановить ее.
Но Махмуд подтолкнул жену:
— Иди, иди!
Пока немец наставительно говорил: «Вы попали не сюда, здесь мужской туалет», — Махмуд впихнул жену в одну из пустых кабинок.
— Закройся изнутри.
А сам остался стоять поблизости. К нему подошел Омер.
— Спасибо тебе, землячок, — тихо сказал Махмуд. — Век не забуду твоей доброты, благослови тебя Аллах! Ты уж иди, я сам покараулю.
Он весь кипел. «Ну и всыплю же я этой дуре, — думал он. — Сперва надо нужду справить, а потом уже идти в управление по делам иммигрантов. Вот вернемся домой — поучу ее хорошенько! В другой раз умнее будет!»
Пока Сафиназ находилась в кабинке, у двери, которую подпирал изнутри Махмуд, собралось человек шесть: и немцы, и приезжие. Они нетерпеливо переминались с ноги на ногу.
— Ес гибт айне фрау[118] внутри, — сказал он, приоткрыв дверь. — Подождите немного, битте.
— Абер хир ист[119] мужской туале! — сердито проворчал один из немцев.
— Майне фрау, — ответил Махмуд. — Жена моя.
— Зачем же ты впустил ее, не стыдно?
Подошел еще мужчина.
— Кто впустил женщину в наш туалет?
— Я впустил, — закричал Махмуд, теряя над собой власть. И вдруг взорвался: — Вот взял и впустил. И ничуть мне не стыдно.
Атмосфера явно накалялась, но жена все не показывалась.
«Ты что там, неделю сидеть собираешься!» — хотел крикнуть Махмуд, но прикусил язык: неудобно, что подумают люди?
Мужчин собралась уже целая толпа. Все только и повторяли: «Стыдно! Стыдно!» Пытались выяснить, кто же пропустил женщину в мужской туалет: турок ли, итальянец, марокканец. Позор такой, что не приведи господь! «Стыдно! Стыдно!» — звучало за дверью. Да так громко, что, казалось, эти голоса мог слышать весь город.
«Ну и дела! — лихорадочно размышлял Махмуд. — Вышло как по пословице: „Хотели от дождя убежать, под град попали“. Как же нам спастись от этой беды, уважаемая Сафиназ-ханым?» Он громко забарабанил в дверь кабинки.
