Но так как у матери не было «немного денег», то она и не могла зарабатывать их много. Немного денег нужно было для того, чтобы мать могла стать самостоятельной. Когда выяснилось, что в Будапеште нужные для этой цели деньги мы достать не можем, отец написал письмо Фердинанду-американцу, прося помочь. Фердинанд ответил. Вместо денег он послал множество подбадривающих слов.
«Не мучай себя, дорогая сестра, шитьем на чужих людей! Еще один или два месяца, а может быть, даже только одна-две недели, и я куплю вам тот дом, в котором вы живете. Тогда тебе не придется шить на других, а лучшие портные будут шить на тебя. Я имею в виду, конечно, не лучших будапештских портных, а лучших парижских артистов по портновской части».
— Фердинанд сошел с ума, — заявила мать.
— Если каждого, кто не желает нам одалживать деньги, считать сумасшедшим, то во всем мире не останется ни одного нормального, — возразил отец.
Итак, мать продолжала работать для господина Шварца, получая много похвал и мало денег. При большой экономии мы имели возможность жить, и я мог даже продолжать учебу. Но от пештской квартиры нам пришлось отказаться. Отец, становившийся все более гордым, по мере того как беднел, рассказывал всем, что мы оставляем эту квартиру потому, что она не годится для работы матери — недостаточно светла.
Мы переехали в Уйпешт, где сняли квартиру в одноэтажном доме на улице Эс.
Уйпешт играет в Будапеште ту же роль, что в Берегсасе Цыганский Ряд. Там живут те, кто много работает и плохо живет. По сравнению с Цыганским Рядом Уйпешт является тем же, чем многомиллионная столица по сравнению с винодельческим Берегсасом с его десятитысячным населением. С Будапештом Уйпешт соединяет трамвай. Трамвайная линия проходит по Вацскому проспекту, длина которого одиннадцать километров. Уйпешт тоже рабочий город. Жители его почти исключительно рабочие, живущие в огромных, некрасивых и неудобных домах или же в маленьких лачугах, втиснутых между большими доходными домами, как будто их забыли оттуда убрать. По утрам на машиностроительный завод Шлинк-Никольсона, на обувную фабрику Вольфнера, на химический завод по улицам Уйпешта несутся торопливые потоки людей. Днем уйпештские улицы безлюдны. Они пахнут кухней и дымом. По вечерам десятки тысяч усталых, грязных людей грустно и медленно возвращаются к себе домой. Когда дующий со стороны Дуная ветер сгоняет вниз тяжелый, черный дым заводов, узкие улицы тонут во мгле. Из мглы угрожающе вздымаются суровые доходные дома. Они уже не напоминают зеленые дубы, это скорее столбы, указывающие, что вход воспрещен.
Когда мы переехали в Уйпешт, отец получил работу в Будапеште. Благодаря этому наше материальное положение значительно улучшилось. Мы стали уже подумывать об обратном переезде в Будапешт, чтобы отцу не приходилось два раза в день терять по часу на трамвайную езду. Но не переехали. Когда отец принес домой свое первое жалованье, которое он вместе с красной гвоздикой передал матери завернутым в шелковую бумажку, — матери как раз пришлось бросить работу.
Случилось это так. Мать уже несколько месяцев жаловалась на то, что у нее болят глаза, и лечилась какими-то главными каплями. Несколько недель она не могла работать при свете лампы и даже днем вынуждена была много раз прерывать работу. В таких случаях она серьезно ругала свои глаза, которые, по ее выражению, были хорошими только до тех пор, пока в них не было нужды, а когда стали необходимыми, подвели ее. Но вот уже несколько дней она совершенно не могла работать и днем. Когда во время работы у нее болели глаза, она старалась не замечать этого. Но когда она стала плохо видеть, то уже никак не могла не обратить на это внимание.
В сопровождении дяди Филиппа она пошла к будапештскому глазному врачу, который основательно осмотрел ее глаза. Результат своего обследования он сообщил дяде по- латыни. Дядя Филипп проводил маму до Уйпешта и только там рассказал ей, что сказал глазник.
— К сожалению, ты должна бросить шитье, Изабелла. Но крайней мере, на время.
— Это невозможно, как же мы будем жить?
