В ноябре 1927 года Советская Россия праздновала десятилетие своего образования. В Москве собралось много иностранных писателей. Александр Серафимович, автор «Железного потока», один из крупнейших советских писателей, которому было тогда уже за шестьдесят, давал ужин. Собралось человек тридцать, среди них Драйзер, Барбюс, Бехер… В разгар ужина кто-то из домочадцев вошел и сказал, обращаясь к хозяину:
— Там тебя какой-то молодой человек спрашивает.
— Пусть войдет, дай ему стул и принеси чистую рюмку.
Через минуту вошел худой, бледный и застенчивый молодой человек лет двадцати. Под мышкой — огромная рукопись. У каждого из нас, имеющего опыт работы в издательстве или журнале, при этом зрелище кусок застрял в горле. Серафимович сохранял хладнокровие.
— Садитесь, молодой человек, ешьте и пейте, потом поговорим.
Новичок, стесняясь, опустился на краешек стула и что- то взял из ближайшего к нему блюда. Пить он вообще отказался. Толстую рукопись он положил на пол рядом с собой и прижал ее ногами.
После ужина новичок подошел к Серафимовичу.
— Александр Серафимович, — сказал он, — вы казак и я казак. Говорят, вы хороший человек. А я несчастливый. Помогите мне!
— Чем же я могу тебе помочь, сынок?
— Не буду отрицать — я написал роман. Получился такой толстый, что никто не хочет прочесть. Вы редактор «Октября» и, если пожелаете…
Серафимович все еще сохранял присутствие духа.
— Ну, ладно, — сказал он решительно. — Прочту. За два месяца обещаю прочесть.
Угловатый молодой человек неловко поблагодарил.
Примерно недели через три ранним утром мне позвонила невестка Серафимовича:
— Вы свободны сегодня вечером? Если свободны, отец просит отужинать с нами. Обязательно приходите! Будет интересно!
У Серафимовича в тот вечер собралось много народа. Были там и русские писатели, и писатели с Украины, Кавказа, из-за рубежа. Среди гостей я увидел и того самого худого блондина, который недавно так напугал нас огромной рукописью. В новом костюме, вернее казацкой гимнастерке, он уже не выглядел таким стеснительным. Казалось, даже легкий румянец проступил у него на щеках.
В разгар ужина поднялся Серафимович и, держа в руках большую чарку, начал говорить:
— Для всех стариков каждый молодой человек — потенциальный «соперник». Так, по крайней мере, принято считать. Для писателя же «соперник» не только тот, кто моложе, но и тот, кто талантливее. Я, например, до сего времени считал, что у меня лишь один, но при этом двойной «соперник» — Александр Фадеев, который намного моложе меня и пишет лучше. Но теперь у меня появился новый соперник. Этот парень на сорок лет моложе меня и, уж поверьте старику, в сто раз талантливее. Имени его никто из вас пока не знает, но не пройдет и года, как его узнает вся страна, а этак лет через десять признает и весь мир. Ибо Михаил Шолохов из такой породы людей…
Серафимович подробно рассказал об авторе «Тихого Дона». Рукопись, которой так напугал нас молодой человек, была первыми двумя книгами «Тихого Дона».
— Я желаю моему народу, — сказал в заключение Серафимович, — еще много столь же талантливых писателей, как наш новый молодой друг Михаил Шолохов. Себе же желаю побольше таких «соперников».
Через год Шолохова действительно узнал и полюбил весь Советский Союз. Пять лет спустя «Тихий Дон» был опубликован более чем на тридцати языках мира. И везде этот роман завоевывал славу советской литературе.
Если впоследствии кто-нибудь напоминал Серафимовичу тот памятный вечер, старик с хитроватой усмешкой говорил:
— Возможно, писатель я неважнецкий и стар уж стал, по в прорицатели, видать, еще гожусь…
